Мирза Хади Русва - Танцовщица

– Однако немало подобных встреч прекратилось, наверное, и по вашей собственной вине, – заметил я.

– Ах, Мирза-сахиб! Да разве я – непостоянная ветреница! Как это у вас язык повернулся произнести такие слова?

В то самое время я пошла на содержание к навабу Джафару Али-хану. Почтенному навабу было уже под семьдесят. Во рту у него давно не осталось ни единого зуба, на голове – ни одного черного волоса, спина была сгорблена, и все-таки он продолжал считать себя достойным женской любви. Ах! Невозможно забыть его щегольской белый кафтан, шелковые шаровары с красным поясом, шапочку с галуном и локоны.

Вы спросите, что за нужда в таком возрасте, да еще при слабом здоровье, содержать танцовщицу. На это, Мирза-сахиб, я вам отвечу: таков был тогда распространенный обычай. Трудно было найти хоть одного вельможу, который не содержал бы своей танцовщицы. Так и при дворе наваба Джафара Али-хана, где все было, как подобает быть при дворах высшей знати, в составе свиты, как живое доказательство его доброго здравия, числилась и танцовщица. Платили ей семьдесят пять рупий в месяц, а находилась она при своем господине всего два часа в день. Но, как это ни смешно, наваб, дожив до старости, не смел оставаться в гостиной после девяти часов вечера. Если ему случалось задержаться, являлась старуха служанка и уводила его чуть не силой. Матушка наваба-сахиба была еще жива, и он боялся ее, как пятилетний ребенок. Кроме того, он глубоко любил свою жену. Поженились они еще в детском возрасте, но до сих пор он ни разу, кроме как в первые десять дней мухаррама, [64]не проводил ночи без нее.

Смейтесь не смейтесь, но поверьте мне: он бесспорно заслуживал любви. Несмотря на свой преклонный возраст, он покорял сердца, когда читал марсии. [65]

Музыкальным искусством он владел в совершенстве. Никто не смел соперничать с ним в пении – он мог посрамить лучших певцов. Марсии он читал превосходно и в этом отношении сравнялся с таким признанным мастером, как Мир Али-сахиб. Связь с навабом принесла мне некоторую пользу – я запомнила сотни стихов из поминальных плачей и благодаря этому немало прославилась впоследствии.

Дни мухаррама Ханум отмечала старательнее всех танцовщиц в городе. Каждое украшение в ее имамбаре [66]– павильоне, где совершались поминальные обряды, не имело себе подобных. Все десять дней поминовения гости не расходились. В последний день устраивали угощение для неимущих правоверных, которые приходили сотнями. До сорокового дня приемы повторялись каждый четверг.

Своим чтением марсии я снискала известность. Давно уж никто не помнил такого исполнения. Самые прославленные чтецы при мне не решались и рта раскрыть. Это-то искусство и открыло мне доступ в шахский дворец. Сам «владыка вселенной» похвалил мое исполнение поминальных плачей. Каждый мухаррам я получала немало наград из шахской казны.

Исполнение марсии создало мне имя. Каждый вечер, по окончании обрядов в имамбаре, я должна была являться во дворец. Возвращалась я оттуда лишь около двух часов ночи.

В те дни, когда праздновали совершеннолетие Бисмиллы, дядюшка наваба Чхаббана-сахиба, ее обожателя, находился в отъезде, – он отправился на поклонение священной Кербеле. Только месяцев через шесть вернулся он из паломничества. Его дочка еще до этого была помолвлена с Чхаббаном-сахибом, и дядюшка сразу же по возвращении стал торопить со свадьбой. Но Чхаббан-сахиб был без ума от Бисмиллы-джан, а Бисмилла давно уже грозила порвать с ним, если он женится. И вот он наотрез отказался жениться. То было еще в шахское время. Дядюшка видел, что его дочери угрожает небывалый позор. Разве он мог с этим смириться?

Раз вечером в доме у наваба Чхаббана-сахиба собрались его друзья. Рядом с хозяином, как всегда, сидела Бисмилла. В тот вечер я пришла вместе с ней и, расположившись напротив них, запела. Наваб-сахиб перебирал струны тамбура, а один из его приятелей отбивал такт на барабанах табла. Вдруг вошел слуга и доложил, что пожаловал старый наваб – дядюшка Чхаббана-сахиба. Чхаббан-сахиб решил, что Дядюшка сначала направится во внутренние покои к вдове своего брата – матери Чхаббана. Мы все тоже так думали. Но старик без всякого стеснения вломился прямо в гостиную и, когда увидел там целое сборище, пришел в бешенство. Пение, конечно, пришлось прекратить. Чхаббан-сахиб поднялся навстречу дяде.

– Оставь! – бросил ему старый наваб. – Не нужна мне твоя почтительность. Я должен поговорить с тобой о деле, а то не стал бы прерывать твоих развлечений.

– Приказывайте, – отвечал тот.

– Ты еще ребенок, – продолжал дядюшка. – Тебе неизвестно, что мой младший брат, покойный наваб Ахмад Али-хан, завещал все свое имущество нашей покойнице-матушке. Поэтому ты лишился доли в наследстве. У тебя нет никаких прав на то, чем ты распоряжаешься и что расточаешь. Нет спору, покойная матушка тебя усыновила и умирая оставила тебе кое-что, но это безделица. По ее завещанию ты имеешь право лишь на третью часть имущества, но из разговоров с людьми мне стало известно, что ты уже успел растратить больше этой трети. Пусть так. На твою треть я не зарюсь, не потребую даже, чтобы ты вернул тот излишек, который промотал, – ты ведь плоть от плоти и кровь от крови моей. – Тут старик прослезился, но превозмог себя и продолжал: – Ты владел бы этим имуществом всю свою жизнь и распоряжался бы им как хотел – мне и своих личных средств с избытком хватает на расходы; больше того, все мое досталось бы тоже тебе. Но твое безнравственное поведение вынудило меня лишить тебя наследства. Не для того наши предки честно наживали богатство, чтобы его промотали в распутстве. Со мной сюда явились люди верховного судьи. Они сейчас опишут весь дом, а ты изволь поскорей убраться отсюда вместе со всеми своими дружками.

– Значит, я не имею права ни на что из имущества? – спросил Чхаббан-сахиб.

– Ни на что.

– Но я вправе получить одну треть.

– Ты ее уже получил, а если хочешь взять еще что-нибудь, обращайся к властям. По моему мнению, в этом доме твоего нет ни крошки.

– Хорошо. Я уйду, но и матушку заберу с собой.

– Она от тебя отказалась. Мы с ней отправимся в Кербелу.

– Но куда же мне деваться?

– А я почем знаю куда? Спроси своих дружков, или слуг, или любовницу.

– В таком случае отдайте мне хотя бы мои вещи – одежду и прочее.

– В этом доме никаких твоих вещей нет; даже одежду свою ты не сам себе приобрел.

Тут в гостиную вошли люди верховного судьи. Чхаббана-сахиба выпроводили из дома вместе с приятелями и гостями.

Выйдя на улицу, мы с Бисмиллой сразу же наняли паланкин и направились к Чауку. Чхаббан-сахиб с приятелями пошел неизвестно куда.

Потом рассказывали, что приятели его один за другим распрощались с ним тут же на улице. К счастью, Чхаббан-сахиб вскоре встретил своего старого, еще отцовского слугу, которого когда-то рассчитал за непригодностью. Этот слуга – его звали Махдум Бахш – расспросил Чхаббана-сахиба и, сжалившись над ним в его безвыходном положении, привел к себе.