Олег Борушко - Мальтийский крест

Войдя в низкую прихожую, Джулио разглядел, что перед ним таки священник. Мало того – в сутане с католическим распятием на груди.

Все было так странно в этой петербургской ночи.

Священник после минутного замешательства перекрестил его и подал кисть для поцелуя.

– Зовите меня патер Грубер.

Фроберг скептически наблюдал за происходящим. А когда к патеру подошел Робертино – и вовсе отвернулся.

– Дайте камфоры, – грубо сказал Робертино, отстраняя руку священника.

– Да-да. – Грубер, как фокусник, вытащил из кармана сутаны пузырек с камфорой, а из другого – чистую тряпицу.

Когда вновь оказались на улице, Джулио, запрокинув голову, подставил лоб непроглядному русскому небу.

– Господин Фроберг, я обязан вам…

– Сочтемся, – буркнул Фроберг. – Невелика услуга – проводить в театр. Руку до утра – на лед.

– Это само собой, – вмешался Робертино.

Фроберг смерил слугу ледяным взглядом.

И только тут Джулио снова обдало валом боли – вверх от одеревеневшего было запястья.

Фроберг повернулся к Джулио, и в губах его пробудилась улыбка, какой улыбаются детям. Было бы менее неожиданно, если бы Фроберг запел.

– Не откладывая ехать к Нассау-Зигену, – сказал он.

Джулио кивнул, словно не заметив повелительного наклонения.

Фроберг проводил Джулио до самого дома. На пороге, пропустив Джулио вперед, с силой наступил Робертино на ногу.

– Вы?… – фальцетом пискнул Робертино.

Фроберг стиснул предплечье слуги, страшно заглянул ему в глаза и сунул в нос записку. Робертино машинально взял бумагу зубами. Фроберг осклабился.

– Спрячь, – процедил он.

Ни Фроберг, ни Робертино не подозревали, что из глубины Аптекарского переулка, скрытый каменной глыбой, за ними внимательно наблюдал человек в клетчатом кепи.

Поднявшись в спальню, Джулио услышал стук копыт. "Где он взял верховую лошадь?" – падая замертво на кровать, подумал кавалер Креста и Благочестия.

Еще во времена Василия III русская разведка по совету дьяка Василия Далматова была секретно выведена из Посольского приказа. Мотив: административно отделить дипломатов от шпионов. Но поскольку указ был секретный, и разделение ведомств – секретное, да и сами ведомства – тоже довольно секретные, обе профессии по сей день путаются в глазах публики.

Поводом к разделу послужило следующее происшествие.

Во время посольства в Польшу к Конраду Мазовецкому в 1494 году постельничий посольства – косоглазый Митька Бык Степанов, не дотерпев до Польши, был пойман в Полоцкой крепостце на исчислении орудий. Глава посольства думный дьяк Василий Далматов натерпелся стыда по самую макушку.

– Я тебя куды, дурака, посылал? – возмущался Далматов. – Я тебя посылал к Эльжбете. Она б тебе и так, дураку, все про пушки рассказала.

– Дак сами учили: агентуре доверяй, бабу-дуру проверяй! – не сдавался Митька. – Был я у ней. Ну, раз. Ну, потом два. Ну, потом…

– Литвинки такие, – ухмыльнулся Далматов.

– Задание, говорю, имею секретное и сейчас никак более не могу… А ты, говорит, через "не могу". Еле отбоярился…

За исчислением четырех полоцких пушек время как-то незаметно для Митьки пролетело до третьих петухов. Светало, но одиннадцать ядер счету ни в какую не поддавались. Пальцы на руках закончились, последнее ядро никуда не лезло, руки озябли.

Косоглазый Митька так злобно глядел на последнее ядро, что оно начало двоиться в предутренней галицко-волынской мгле. Тогда Митька принялся на бывшей при нем гербовой бумаге ставить углем за каждое ядро по палочке, следя преимущественно за красотою правописания и высунув от напряжения язык. За каковым занятием и был застигнут полоцкой стражей.

Вялые ссылки Митьки Быка на порочную Эльжбету не помогли. Белокурая бестия Эльжбета подтвердила, правда, что Митька у ней был. Но, съев на ужин пол-овцы под шафраном, без видимой причины удалился в ночь.

Эльжбета уточнила, что на Митькином лице было ею прочитано сожаление. На что Митька саркастически хмыкнул. Эльжбета в ответ оскорбленно напомнила, что обещал вернуться к рассвету.

– Дак а я и вернулся, – сказал Митька, выразительно тряхнув сыромятными наручниками.

При дальнейшем допросе Митька нагло попытался связать частокол угольных палочек на пергаменте с посещением Эльжбеты. При этом двусмысленно подмигнул полоцкому тиуну. Но тиун, примерный семьянин, не поверил. Хотя и не скрыл, что наслышан об азарте восточных соседей.

Далматов едва замял дело.

Азартный Митька, по счастью, увлекся, и к моменту ареста количество палочек перевалило за третий десяток. А поскольку ни один из видов полоцкого вооружения не достигал указанного числа, наказание вышло мягким.

Митька был присужден к одиннадцати палочным ударам за хребет – по числу ядер. Казнь свершилась в присутствии полоцкого княжича Гаштольда, дьяка Далматова и самой Эльжбеты. Сердобольный семейный тиун норовил заехать Митьке между ног, но Митька так плотно сжал ягодицы, что тиун выдохся раньше, чем достиг цели.

Эльжбета под конец принялась даже повизгивать в такт ударам.

"Поужинал – дак оставайся! Поужинал – дак оставайся!" – ясно читалось на ее лице.

Митькино косоглазие после десятого удара чудесным образом перешло в ясновидение. Митька по возвращении составил в сердцах проект реформы, надолго определившей судьбу русской разведки.

Кастелянское отделение, готовившее постельничих, было выведено из Посольского приказа в ведомство Тайного сыска, к конюшему Челяднину.

Челяднин далее поставил дело внешней разведки на демократическую основу: стал принимать из купеческого сословия и унифицировал учебный процесс.

Разведчики, невзирая на умение считать по-немецки до девяноста, выходили после выучки одинаковые, как калачи из печи.

Унификация в особенности благотворно сказалась на походке. В русских посольствах питомцев Челяднина было видно за версту.

Однако, подняв на высоту дело рекрутирования и воспитания, Челяднин упустил вопрос учета агентуры. В приемную стали захаживать странные личности. Личности настаивали, что состоят в списках. Челяднин списков сроду не заводил, надеясь, с одной стороны, на профессиональную память и не надеясь, с другой стороны, на неподкупность архивариуса. Однако заявить, что списков сроду не бывало, означало прямо поставить себя под удар. Чяляднину так и мерещился Василий III, который говорит: "Нету списков? А куды же они подевались? Ляхам продал?" А поскольку Василий III на свою память давно не надеялся, то поверить, что кто-то понадеялся, притом в таком важном государственном деле, был неспособен.

Личности между тем обнажали в кабинете Челяднина шрамы, и даже в довольно неожиданных местах, а один просто показал индийскую татуировку с неподцензурным сюжетом. Под конец все хмуро требовали денег.