Олег Борушко - Мальтийский крест

Катя так и застыла с полуоткрытым ртом.

– Вот это мужчина, – словно бы не заметив, продолжала Александра. – Джулио Ренато Литта… – Александра мечтательно обвела глазами комнату. – Как он тебе показался?

– Да ведь он монах! – вырвалось у Кати.

Так ребенок после решительного отказа родителей выкрикивает: "Ну почему? Почему?" – в последней надежде на чудо.

– И что? – Александра подошла вплотную к сестре и, приподняв на ладони, стала поигрывать Катиным кулоном в виде остролистого креста, волшебно спасенного Джулио из недр неаполитанского рынка. – Какой милый крестик! А где же Гришино кольцо?

– Не хочешь – не говори, – сказала Катя, приходя в себя и обиженно отстраняясь от сестры. – А Григорий знает?

– Между прочим, все интересовался, когда ты приедешь. – застарелая ревность мелькнула в голосе Александры.

– Можно подумать, он не знал, – потерянно сказала Катя.

– Ну ты, душа моя, самоуверенна, как прежде… – усмехнулась Александра. – А светлейшему нравится, когда я влюбляюсь. Ты забыла? Потом станет в постели выпытывать подробности и распалится так, что хоть святых выноси…

Александра забавлялась Катиным смущением.

– Постой, – сказала Катя. – Ладно Потемкин… А как же Федор? Ах ты, Боже мой! А Головкин-то как же?

Мысли прыгали в Катиной голове, как кенгуру, она никак не могла собрать их в стайку.

В комнату вошла баба Нюня.

– Девки, чай пить.

– Папа у себя? – быстро спросила Екатерина Васильевна.

– Сейчас спустится.

– Иди, Саша, вниз, я сейчас, – сказала вдруг Екатерина Васильевна и вышла из комнаты.

"Что- то здесь не так, -смутно думала Катя, почти бегом пробираясь по огромному дому к кабинету мужа и вспоминая обрывки разговора со старшей сестрой, выражение лица. – Как-то все это… подозрительно. Нехорошо".

Но что именно и почему "нехорошо" – этого наша Екатерина Васильевна никак не могла бы объяснить.

Вернувшись от Александры, Джулио бросился к давешней куче визитных карточек. Приглашения на бал у Скавронских не было.

Джулио обессиленно опустился на диван. Рыцарь был в буквальном смысле слова смят. Мысли прыгали от Кати к острожской ординации, оттуда – к черной шали Александры, ее полным рукам и сладострастным складкам на талии, от Александры – к Георгиевскому кресту.

Эта черная птица над нами – плохая примета,

Как разумная мысль в горячем любовном бреду, – пришли вдруг на ум строки Петрарки. "В шторме эмоций ищите якорь разума", – вспомнились следом слова де Рохана.

Джулио потряс головой и поймал первую попавшуюся разумную мысль. "От Александры, выходит, зависит исход острожского дела. А Александра сделала ему женские намеки. Стало быть, судьба острожской ординации зависит теперь от…" Джулио покраснел и невольно огляделся по сторонам. В соседней комнате постанывал Робертино, и эти вздохи вдруг показались ему исполненными совершенно другого смысла. "Так, вероятно, сходят с ума", – подумал Джулио.

Внизу, у парадной двери, зазвонил колокольчик. Джулио от неожиданности вскочил. Услышал, как Робертино, охая, спустился, потом поднялся и постучал в дверь.

– Записка, – сказал Робертино.

Джулио как зачарованный кивнул.

Прием в честь приезда Павел Мартынович, как обычно, устраивал на двести персон. Меньшее количество едоков представлялось Скавронскому несуразным. Да и не любил Павел Мартынович, чтобы парадная зала в доме на Миллионной казалась гостям пустоватой.

– Папа, – сказала Катя, проскальзывая в кабинет. – А где?… Ага, вот! – она подхватила со стола список приглашенных, другой рукой оперлась о плечо мужа. – Ага. Папа, ты идешь пить чай? А где же дипломаты?

– Да ну их! – сказал Павел Мартынович. – В Неаполе надоели.

– Папа, это неудобно. И потом – что за прием без дипломатов? Хотя бы один посланник нужен.

– Эт самое… одного пригласишь – другие обидятся. Давай уж по-семейному.

– А ты пригласи какого-нибудь… необычного. – Катя потрепала Павла Мартыновича по затылку. – Какой ты сегодня… душистый.

– Необычного? – Павел Мартынович сомлел под Катиной рукой. – Перса, что ли?

– Ну, я не знаю… Или героя какого-нибудь…

– Постой, – сказал Павел Мартынович. – Постой-постой… Что мне давеча Безбородько… Помнишь рыцаря с Мальты?

– Рыцаря? – Катя широко раскрыла глаза.

– Ну да, что приезжал за паспорта-ами! – подсказал он, виляя лопатками. – Еще в Неаполе, помнишь? Так он же тут героем стал! А он, кстати, ведь и посол…

– А-а… – Катя зевнула. – Он разве посол?

– Может, его? – Павел Мартынович воодушевился. – Хотя нет, какой он посол? У нас с Мальтою…

– Так ты ведь не хотел дипломатов? – Катя отняла руку от мужнина затылка и потянулась.

– И как мне сразу-то?… – Павел Мартынович заерзал, призывая Катину руку обратно. – А, Тюша? Это будет гвоздь программы!

– Гвоздь? – сказала Катя. – Интересно.

Приглашение от Скавронского поразило рыцаря как гром среди ясного миланского неба. Бал приходился под вечер вторника на Страстной неделе по католическому календарю.

"Через четыре дня… – тупо думал Джулио. – Сегодня, завтра, послезавтра… Неужели она в Петербурге? И в чем идти? Какая все-таки слякоть!…"

Джулио поднес карточку к глазам, провел пальцем по ребру. И внезапно ярко представил Катерину Васильевну. Такой, как увидел первый раз на улочке Неаполя. И словно бы луч того солнца упал вдруг через окно в комнату.

Словно в награду за дни, когда Катин портрет досадно расплывался в памяти, а отдельными воспоминаниями: самовольное ощущение руки в ладони, лавандовый запах, а то независимый взлет ресниц или роза в каштановых волосах – она встала теперь, словно одним махом начертанная то ли по трепетному холсту, то ли по самому дну глазных яблок.

"Нельзя ехать, – думал рыцарь, глядя в вечерний мрак за окном. – Страстная неделя – какие пиры…"

По черному стеклу бегали блики. он приглушил лампаду на стене и сквозь проясневшее стекло разглядел каменную глыбу и пустынный тоннель переулка с одиноким масляным фонарем на углу.

"Тайная вечеря на двести персон… Что за персоны? – ревниво подумал он. – Странствующим и болящим в пост не возбраняется… Я, кажется, и то, и другое…"

Он осторожно провел пальцем по бугристому свинцовому желобку, намертво запаявшему квадратик стекла в дубовый переплет. Постучал карточкой по стеклу.

Так ребенок, втайне ожидая к Рождеству лошадку с изумрудными глазами, умом понимает, что дорого и невозможно. И, подхватив из-под елки наутро носок со сластями, кружит по комнате, счастливо улыбаясь и раздаривая конфеты.

Но если вдруг, по мановению волшебства, мерцает под елкой заветная лошадка… Замерев как вкопанный, он стоит ни жив ни мертв… И долго еще ходит кругами, осторожно приближаясь, не в силах поверить до самой глубины души.