Александр Дюма - Семейство Борджа (сборник)

В тот же день Федор попросил генерала выслушать его.

По своему обыкновению генерал принял адъютанта с открытым лицом и доброй улыбкой. Однако при первых же словах Федора он нахмурился. Только узнав о его верной, постоянной и страстной любви к Ванинке, о том, что именно эта любовь подвигала его на подвиги, за которые он так хвалил его, генерал протянул ему руку и, почти столь же взволнованный, сказал, что во время его отсутствия, ничего не зная о любви, тайну которой Федор увез с собой и на которую Ванинка ничем ему не намекнула, генерал принял сватовство государя, который просил его за сына тайного советника. Право не расставаться с дочерью до ее восемнадцатилетия – вот единственное, что вымолил генерал у царя. Таким образом, Ванинке предстояло пробыть в родительском доме всего пять месяцев.

Возразить на это было нечего: в России желание царя – закон, и коль скоро оно высказано, никому в голову не приходит противиться. Но отказ привел молодого человека в такое отчаяние, что тронутый его молчаливым горем генерал раскрыл ему объятия. Федор бросился в них, заливаясь слезами. Тогда генерал справился у него о дочери, и Федор ответил, как обещал, что Ванинка ничего не знает и что он говорил только от своего имени. Эти слова слегка успокоили генерала, который боялся сделать несчастными обоих.

Когда Ванинка спустилась к обеду, она застала отца одного. У Федора не хватило духу выйти к столу и присутствовать вместе с генералом и его дочерью в тот момент, когда он потерял все надежды. Он нанял дрожки и велел отвезти себя за город. Во время обеда генерал и Ванинка едва перемолвились несколькими словами. Но как ни выразительно было это молчание, Ванинка совершенно владела собой, и один генерал выглядел молчаливым и убитым.

Вечером, когда она собралась спуститься к чаю, ей подали его в комнату и доложили, что генерал чувствует себя усталым и отправился в свои покои. Ванинка поинтересовалась характером его недомогания и, убедившись, что ничего опасного нет, поручила камердинеру, принесшему ей это известие, засвидетельствовать отцу ее почтение и готовность помочь, если он в чем-то нуждается. Генерал ответил, что благодарит ее, но пока ему нужны только покой и сон. Ванинка в свою очередь сказала, что намерена удалиться к себе. Камердинер ушел, а Ванинка распорядилась, чтобы Аннушка, ее молочная сестра, выполнявшая обязанности горничной, дождалась возвращения Федора и предупредила ее, как только он появится.

В одиннадцать ночи ворота особняка раскрылись, и Федор слез с дрожек и тотчас поднялся к себе, где бросился на диван, раздавленный тяжестью своих мыслей. В полночь он услышал стук в дверь и, удивленный, встал, чтобы открыть. Это была Аннушка, которая пришла сказать, что ее госпожа просит его тотчас прийти к ней. Федор безмолвно повиновался.

Он застал Ванинку в белом платье, еще более бледную, чем обычно. Федор замер в дверях – ему показалось, что перед ним надгробная статуя.

– Подойдите, – сказала Ванинка тоном, в котором было трудно расслышать хотя бы признак волнения. Голос ее притягивал Федора, как магнит, он приблизился; Аннушка вышла и закрыла за собой дверь.

– Так что вам ответил мой отец? – осведомилась Ванинка.

Федор рассказал ей все, что произошло. Девушка бесстрастно выслушала его. На лице ее жили только губы, но и они вдруг стали такими же белыми, как ее платье. Федора снедало лихорадочное волнение. Глаза его блестели как у безумного.

– Каковы ваши намерения? – спросила Ванинка все тем же ледяным тоном.

– И вы еще спрашиваете, Ванинка! Что прикажете мне делать, если мне вообще что-то остается сделать, как не бежать из Санкт-Петербурга? Если я не хочу ответить на доброту своего покровителя низостью, мне остается одно – погибнуть в каком-нибудь Богом забытом уголке России, где разразится война.

– Вы сошли с ума, – возразила Ванинка с улыбкой, в которой странным образом смешалось торжество и презрение: с этой минуты она полностью осознала свою власть над Федором и поняла, что всю оставшуюся жизнь будет управлять им, как царица.

– Тогда скажите, что мне делать, приказывайте, разве я не раб ваш?

– Надо остаться.

– Остаться?

– Только женщина или ребенок примиряются с первым же поражением. Настоящий мужчина обязан бороться.

– Бороться! Против кого? Против вашего отца? Никогда!

– Кто вам говорит о моем отце? Надо бороться с обстоятельствами. Простой смертный не умеет управлять событиями. Это они, напротив, увлекают его за собой. Нужно, чтобы в глазах моего отца вы выглядели человеком, который преодолел свою любовь и является хозяином своих чувств. Коль скоро считается, что я не имею понятия о вашем сватовстве, никто не станет остерегаться меня. Я попрошу отца дать мне отсрочку и получу ее. Кто знает, какие события произойдут за это время? Может умереть император, или мой суженый, или даже – да хранит его Бог – мой отец.

– А если от вас потребуют…

– Если потребуют? – воскликнула Ванинка, и нежный румянец залил ей щеки, но тут же пропал. – Кто посмеет от меня что-нибудь требовать? Отец? Он слишком любит меня. Государь? У него достаточно забот в собственной семье, чтобы вносить смуту в чужую. К тому же у меня останется крайний выход, когда другие исчерпаны: до Невы рукой подать, а воды ее глубоки.

Федор невольно вскрикнул: по тому, как нахмурился лоб и сжались губы девушки, он понял, сколько решимости в ее характере, понял, что этого ребенка можно сломать, но нельзя согнуть.

Однако сердце Федора билось слишком созвучно плану, предложенному Ванинкой, чтобы, высказав одни возражения, которые были отметены, он стал выдвигать новые. Последние его колебания и вовсе улетучились после того, как Ванинка пообещала вознаградить его за притворство на людях ради сокрытия тайны. Благодаря силе своего характера, подкрепленной полученным воспитанием, Ванинка оказывала, надо признать, такое влияние на всех, кто ее окружал, включая генерала, что те безотчетно покорялись ей. Федор, как ребенок, подчинился всему, чего она требовала, и любовь девушки еще больше возросла, черпая силы в его побежденной воле и собственной удовлетворенной гордости.

Именно через несколько дней после ночного решения, принятого в спальне Ванинки, и состоялось по жалобе Ванинки отцу наказание Григория за незначительную провинность, при котором уже присутствовал наш читатель.

Находившийся при этом по долгу службы Федор не обратил никакого внимания на угрозу в словах крепостного, когда тот шел со двора. Побыв в роли палача, кучер приступил к обязанностям лекаря: он наложил на плечи наказанному примочки из соленой воды, от которых раны должны были скорее зарубцеваться. Григорий пролежал три дня, обдумывая планы мести. Потом он опять приступил к исполнению своих обязанностей, и уже никто, кроме него, не вспоминал о том, что произошло. Более того, будь Григорий чисто русским человеком, он и сам позабыл бы об экзекуции, к которой столь привычны суровые дети Московии. Но, грек по крови, как мы сказали, он был скрытен и злопамятен.