Ильяс Есенберлин - Отчаяние

Именно это позволило Тауекель-хану укрепиться в степи и обрести влияние на политику в Туркестане. Особенно усилились его позиции, когда к нему без всяких оговорок присоединился младший сын Шагая — подросший Есим. Даже те казахские роды и племена, которые не признали Тауекеля своим ханом, вынуждены были считаться с ним.

А положение в степи становилось все сложнее. Теснимые и натравливаемые Богдыханом ойротские контайчи все чаще совершали набеги на смежные казахские кочевья. С присущим им коварством китайские чиновники разжигали национальную вражду между кочевыми народами, планомерно и настойчиво отбирая у них лучшие земли. Обессиленные в междоусобной борьбе, эти народы не могли оказать длительное сопротивление регулярной китайской армии. Медленно, но верно дракон подползал к границам Казахской степи. Надеяться, даже в будущем, на поддержку хана Бухары не приходилось. Да и могло ли оказать такую поддержку раздираемое непрерывными смутами Бухарское ханство? И невольно новый казахский хан Тауекель, следуя советам наиболее дальновидных аксакалов, прислушивался к тому, что происходило на северной и западной границе степи.

Нет, пока что никаких угрожающих действий не видел хан Тауекель со стороны могучего соседа. А то, что дружба с ним будет крайне необходима в предстоящих столкновениях с выполняющими волю Богдыхана джунгарскими контайчи, говорили уже в один голос аксакалы разных родов и племен. Да и в ближайших битвах с Абдуллахом нужно было иметь обеспеченный тыл…

А взаимоотношения с северным соседом налаживались и сами собой. В результате пограничной смуты было схвачено в городе Тюмени и отправлено в Москву несколько родовитых людей и среди них племянник самого Тауекель-хана Оразмухамед. Дело в том, что еще отец Оразмухамеда — известный в степи Онай-батыр поступил на службу к русскому царю и оказал затем немало услуг Борису Годунову. Так или иначе, а хан Тауекель направил специальное посольство к царю с просьбой об освобождении племянника. Царь не освободил Оразмухамеда, но и не казнил его, а вскоре сделал владетельным ханом города Касимова. Таким образом в окружении самого царя у Тауекель-хана оказались близкие люди.

Теперь можно было начинать старый спор с ханом Абдуллахом за туркестанские города. Это нужно было делать, пока находились в ссоре старый тигр Абдуллах и его многообещающий сын Абдумумин. Словно ветер в пустыне, переменчива политика Бухары. Кто знает, в какую сторону подует завтра этот ветер! Пока что уже начали гулять слухи в степи, что в Хиве и Самарканде собирают джигитов для какой-то новой войны. Вряд ли так далеко зашла междоусобица между отцом и сыном. А что, если, помирившись, обрушатся они всеми силами на неокрепшее Казахское ханство? Всегда лучше иметь при себе ключ от ворот родного дома. А ключом этим, как и во все времена, были туркестанские города-крепости.

Древний город Яссы теперь так и называли — Туркестан. Хан Тауекель сделал его своей главной столицей. Ханский дворец стоял в густом тенистом парке неподалеку от гробницы Ходжи Ахмеда Яссави. И хоть не походил этот дворец на роскошные дворцы Бухары и Самарканда, но толстые стены из жженого кирпича спасали от грозной туркестанской жары, а письмена из Корана по стенам и карнизу не давали погрязнуть в грехе и невежестве. Все как у других ханов.

Сразу было видно, что город готовится к войне. На всех площадях разбиты шатры, по улицам скакали вооруженные люди, днем и ночью не утихал грохот в кварталах оружейников. Да и вокруг города, в многочисленных пригородах — дехах и рабатах — размещались все новые отряды, прибывающие из степи. Джигитов можно было угадать по одеждам и вооружению. Из ближайших присырдарьинских городов и селений ехали люди с кривыми хивинскими саблями и ятанагами, семиреченские и таласские воины имели притороченные к седлам пики, а в отрядах, прибывающих с северных границ и из страны Ногайлы, тут и там виднелись русские стрелецкие пищали…

Больше ста тысяч воинов собрал хан Тауекель вокруг Туркестана. На большом ханском совете, созванном по древней традиции, войско было разделено на три части. Правое крыло возглавил младший брат Тауекель-хана — батыр Куджек, а левое крыло — другой его брат — Есим-султан. Центром и всем войском командовал сам хан Тауекель. При каждом военачальнике, как обычно, имелись опытные советники, так что юность полководца не служила помехой. Главное, чтобы он был из ханского рода.

Решено было самим ударить на Ташкент и Самарканд, чтобы лишить Абдуллаха резервов и возможности маневра. Пока основные его силы придут на помощь, следовало взять эти города и только потом пойти на переговоры. Вряд ли сможет в нынешних условиях эмир Бухары пойти на большую войну. К тому же эти города неслыханно разрослись, и цитадели их превратились в островки посреди моря. Стены их давно не ремонтировались, а во рвах не хватало воды. А самое главное, жители городов давно уже роптали на неслыханные налоги, принятые в Бухаре, и в тайне завидовали полусамостоятельным городам Северного Туркестана. Из года в год бежали из Ташкента и других городов люди в степь, оседали на границах. Тауекель-хан, сам когда-то служивший Бухаре, прекрасно был осведомлен об этом и решил до конца использовать народное недовольство бухарским игом. Чтобы не вызвать брожения среди городского населения Туркестана, он запретил даже вводить здесь военный налог, который собирали по всей степи.

Ночь накануне выступления в поход хан Тауекель провел в покоях своей любимой жены Акторгын. Да, той самой Акторгын — вдовы Хакназара, отданной теперь ногайлинцами новому хану. Он был уверен в быстрой победе и никогда еще не чувствовал себя таким могущественным. Но, садясь за утреннюю трапезу, хан получил какую-то недобрую весть. Не удостоив приглашения никого из подчиненных, он послал за своим любимым певцом и прорицателем Жиенбетом-жырау.

Сотворив необходимую молитву, хан кивнул своему везирю:

— Пусть войдет жырау!

Несмотря на то что ему едва перевалило за тридцать, Жиенбет-жырау носил большую, с яркой проседью бороду, оттенявшую его бледное, словно неживое лицо. Шапка на его голове не горела красным огнем, как в дни юности, а была из меха невзрачной каратауской лисицы. И кафтан был поношенным, протертым на рукавах. Лишь домбра, украшенная перьями филина, блестела словно новая. Чувствовалось, что знаменитый жырау специально обновил ее перед отъездом из родного Казыкурта в далекую ханскую столицу Туркестан…

Жиенбет так и не стал придворным ханским поэтом. Изредка наезжал он к хану Тауекелю. Но хан ценил его больше других, ибо не мог забыть, как скитался, гонимый по степи, и юный жырау оказал ему огромную услугу, первым из признанных певцов возвеличив его перед страной Ногайлы. Как говорится, «тот, кто первым открыл лицо невесты в день свадьбы, на всю жизнь остается для нее родным». Бурно протекала жизнь певца. Уже на следующий день после вознесения Тауекеля на белой ханской кошме жырау Жиенбет исчез, будто растворился в необозримой степи, которая одна была его постоянным домом. Поскакавшие по поручению самого хана в разные стороны гонцы так и не нашли его. Но не прошло и двух лет, как великого певца приволокли к хану на аркане, требуя суда над ним. Выяснилось, что жырау осмелился влюбиться в семнадцатилетнюю красавицу Есенбике — дочь самого богатого бая из могучего рода бай-улы. Хоть и имел Жиенбет-жырау неслыханный голос и славился по всей степи, но ничего не было у бедняка, кроме единственного коня и верной домбры. Чтобы не платить калым, жырау с согласия красавицы выкрал ее и увез в горы Индира. Посланная родственниками невесты погоня схватила беглецов, но, зная особое отношение хана к нему, отец не посмел самолично расправиться с виновным. Жырау за нарушение незыблемых законов предков приволокли на суд к самому хану.