Ильяс Есенберлин - Отчаяние

— Вот все кончилось… — беззвучно шептали его побелевшие губы. Словно огонь, на миг обожгла его сознание мысль: "До чего ты мудр, мой маленький народ!.. Кроме тебя, кроме казаха, никто этот бренный мир не называл жалганом [1]…. Действительно, ты жизнь, оказалась обманчивой, быстротечной… Прошла как один миг…"

Барак-султан воскликнул:

— О предатель и вечный враг мой! Как я поклялся когда-то, так и сделал. Своими руками зарезал тебя и своими устами выпил твою кровь. А если виновен я в чем-либо, то шея моя выдержит веревку правосудия!

Сказав это, Барак-султан хлестнул камчой коня и поскакал не оглядываясь…

Меньше чем через год императрица Елизавета Петровна издала указ об утверждении султана Нуралы ханом Младшего жуза…

Душистая и густая луговая трава достигает пояса. А вдали будто белые чайки опустились вразброс на склоны горы Сырымбет. Это белоснежные юрты султанского аула. Там много еще других юрт — черных, прокопченных, дырявых. Но их не видно отсюда, потому что скрыты они в лощине под горой. Это по существу другой — отдельный аул, в котором живут многочисленные туленгуты и прислужники хана Аблая.

Как возле султанских юрт, так и внизу, в черном ауле, снуют люди. В стороне, на круглой площадке, освежевывают баранов, ставят огромные котлы. Солнце лишь встало, а когда оно дойдет до своей высшей точки, начнется большой пир. Сегодня султану Касыму, семилетнему наследнику Аблая от жены, приходящейся родной сестрой великому джунгарскому контайчи Галден-Церену, произвели обрезание. Это один из самых значительных праздников в степи, тем более когда дело касается тюре-чингизидов.

Лет десять назад совсем еще молодой султан Аблай вторично попал в плен к джунгарам. Три года находился он при ставке контайчи в Ташкенте, потому что джунгары с почтением относились к тюре — людям одной крови с ними. В 1743 году благодаря ходатайству его дяди хана Абильмамбета и вмешательству русского губернатора генерала Неплюева султан Аблай был освобожден. В аманатах вместо него при ставке контайчи остались сын самого Абильмамбета султан Абильфаиз и сын Барак-султана Шагай.

Но Аблай-султан вернулся не одиноким из джунгарского плена. Присмотревшись к нему, отметив мужество, ум и решительность, столь необходимые настоящему властителю, опытный Галден-Церен, по всем правилам восточной дипломатии, женил его на своей воинственной сестре Хоче. За смелость в бою и участие в государственных делах ее с тринадцати лет называли Хоча-багадур, а по приезде к казахам стали звать Хоча-батыр. Сначала она родила девочку, вскоре умершую от кори, а в 1746 году Хоча родила сына Касыма, виновника сегодняшнего торжества.

К этому времени Аблай пользовался уже огромной славой во всей Казахской степи и за ее пределами. Контайчи не ошибся, предрекая ему великую будущность. Отвага, ум и достойная стариков рассудительность содействовали тому, что, не имея ханского титула, Аблай обладал неограниченной властью в Среднем жузе и с ним считались везде, где звучала казахская речь. Лишь в одном ошибся многомудрый Галден-Церен: взяв себе в жены его сестру, Аблай тем не менее не стал прихвостнем контайчи, а вел самостоятельную политику. Какие бы колебания ни проходили в степи, острие этой политики всегда было направлено на освобождение из-под джунгарского ига.

И все же пока султан Аблай был формальным вождем лишь некоторых аргынских родов Среднего жуза, в том числе немалочисленных родов атыгай и караул, живущих на склонах гор Кокчетау и породнившихся с Аблаем через своих дочерей, отданных ему в жены. Собственно, этот грандиозный праздник сорокалетний Аблай тоже проводил с тайным замыслом вербовки сторонников. С самого начала он поставил перед собой цель — сделаться всеказахским ханом — и шагал к этой цели, не стесняясь в средствах. Когда требовалось, это был спокойный и уступчивый, на первый взгляд, политик, но, когда нужно было пройти по трупам, он шел по ним не оглядываясь.

Накануне вечером приехал к нему знаменитый Бухар-жырау, которого Аблай знал с тех пор, когда был еще юношей по имени Абулмансур и, бежав из плена, скрывался от джунгар в прокопченной чабанской юрте вместе со старым рабом Оразом.

Тогда он и сказал Бухар-жырау, что принимает на себя имя своего кровавого деда Аблая.

— Ты хмур сегодня, мой жырау… — сказал Аблай. — Расскажи нам что-нибудь поучительное!…

— Для этого я и приехал. — Бухар-жырау многозначительно помолчал. — Пришла пора рассказать о предке твоем Есимхане. Я знаю, что ты чтишь это имя, султан, и мне хотелось бы, чтобы не повторял ты его ошибок…

— Мы слушаем тебя, жырау…

И жырау, несмотря на то что устал с дороги, начал рассказывать…

— Много забот свалилось на молодого Есим-хана после смерти Тауекеля. Прежде всего нужно было решить наболевший вопрос отношений с кашгарскими и бывшими моголистанскими вождями и султанами, которые грызлись между собой за оставленное ханом Абдрашитом наследство. При этом они претендовали на многие киргизские земли. Киргизские манапы, в свою очередь, разделились на сторонников родственной им Белой Орды и кашгарских сторонников. Неопытный Есим-хан не смог встать выше этой мелкой борьбы и увяз в ней. Только участившиеся нападения натравливаемых китайскими богдыханами джунгарских контайчи заставили объединиться мятежных манапов с Есим-ханом. Горячее дыхание китайского дракона уже чувствовалось и в Семиречье… Как было не раз раньше, джунгарские владыки думали, что опять казахи и киргизы рука об руку пойдут против восточных врагов.

А пока что, вмешавшись в кашгарскую междоусобицу, Есим-хан, по совету заинтересованных людей, решил поддержать одного из сыновей Абдрашита — правителя Шалыша и Турфана — хана Абдрахмана. Объяснилось формально это тем, что мать Абдрахмана была родом из местного казахского племени уйсунь, и он обычно выступал на стороне Белой Орды. Пять тысяч всадников выделил ему Есим-хан для помощи в его борьбе с другими наследниками Абдрашита. А во главе этого войска был поставлен Туяк-батыр.

На следующий день после торжеств в честь почившего хана Тауекеля молодой хан Есим приказал Туяк-батыру явиться к нему во дворец. Горячий и подвижный, с быстрыми карими глазами, Есим-хан был почти одного роста с великаном Туяком. Он самолично резким движением бросил батыру подушку, что было высшим выражением ханского благоволения, и тут же принялся рассказывать ему о предстоящем задании.

— Мы должны привлечь к своей груди уйсуней и все казахские роды Семиречья и Туркестана! — закончил он свое напутствие. — Поклянись, что выполнишь мою волю!