Ильяс Есенберлин - Отчаяние

И Аблай пошел на этот мир. Утомленное, потерявшее более половины своего состава, войско нуждалось в отдыхе. К тому же это было ополчение, и у каждого джигита в далекой Сары-Арке были свои хозяйственные дела. Отбросив джунгар и устранив угрозу нового нашествия, люди думали теперь о том, как прокормить себя и семью в наступающую зиму.

Целый месяц находились в ставке Аблая семь доверенных послов контайчи Церен-Доржи. После долгих переговоров они от имени контайчи согласились передать хану Среднего жуза Абильмамбету уже освобожденные казахские города Созак, Сайрам, Манкент и Чимкент, а в течение зимы обсудить вопрос о полном возвращении казахам Туркестанского вилайета с крепостью Туркестан и пригородами. Возвращались также огромные территории по рекам Сейхундарье и Таласу, а на оставшейся под управлением контайчи казахской земле значительно понижались поборы и налоги с местного населения. Еще только год назад контайчи бы зло рассмеялся, если бы казахские вожди предложили ему такие условия…

— Война в этом году закончена! — многозначительно сказал Аблай, распуская по домам ополчение.

Сам он в сопровождении доверенных людей и видных батыров направился в Созак, где находилась пока ставка хана Абильмамбета. Там в честь успешного окончания войны был устроен, как водится, грандиозный пир. Но в самый разгар его на радостного Аблая, словно гром среди ясного неба, обрушилась страшная весть. Расталкивая стражу, в зал дворца созакского хакима, где проходил пир, ворвался молодой Котеш-жырау. Сев в стороне, он заиграл на своей домбре заунывную, хватающую за сердце мелодию.

— Почему столь жалобна твоя музыка, мой жырау? — спросил Аблай, неожиданно побледнев. — Здоров ли мой сын Жанай?

Юный Котеш наклонился к домбре, словно прислушиваясь к ее голосу, и запел:

Кто обрадуется в степи закату ясного солнца?

Кто обрадуется среди людей убийству белого лебедя?..

Закатился, как ясное солнце, пал на землю, как раненый

лебедь

Твой сын Жанай, сраженный джунгарской стрелой!..

В наступившей тишине слышно было, как плачет жырау, который дружил со своим одногодком — Жанаем. За спиной его украдкой утирал слезы великий правдолюбец Олжабай-батыр, воспитавший султана Жаная…

Праздник не удался, и султан Аблай, безмерно любивший убитого из засады сына Жаная, от горя заболел. Словно обвиняя Олжабай-батыра в том, что тот не уберег сына, султан не предложил ему остаться. Из далекой Сары-Арки приехал сам Казыбек-бий, по прозвищу Гусиный Голос. Из Старшего жуза, многие роды которого были благодарны Аблаю за освобождение от джунгар, приехал Толе-бий, а из Младшего жуза — Бала-бий. Приезд трех столь значительных людей из всех жузов для передачи соболезнования обычному султану по поводу гибели сына означал негласное признание его всеобщем вождем в этой войне.

Верный себе, Аблай, при понятной горечи от потери сына-любимца, не преминул использовать и это событие в интересах своего пути к ханскому трону. Именно об этом сказал прямо в глаза ему в своей песне известивший султана о принятом решении Татикары-жырау.

Долго совещались между собой

Люди трех жузов,

Пока не пришли к согласию

О том, что быть тебе ханом!

Но слишком долга и глубока твоя грусть.

Неужто всех наших погибших сыновей

Променял ты на одного своего, мой хан?

Да отрубите тогда хвост коня, связывающий нас с ними!..

Садитесь на пятнистых коней

И дотла разорите такого хана-себялюбца!..

— Да, ты прав, мудрый жырау! — только и сказал Аблай.

А на следующее утро к нему неслышно вошел юный Котеш-жырау, присел на корточки, тронул струны домбры. И не запел, а вдруг заплакал.

— Что с тобой, мой смелый жырау?! — всполошился Аблай.

— Олжабай-батыр… умер…

И Котеш-жырау рассказал, как это произошло… Они ехали вдвоем по ночной степи и вдруг услышали песню. Хорошая эта была песня, но не казахская, а джунгарская. Тем не менее Олжабай-батыр тут же повернул коня к виднеющемуся костру.

— Это джунгары! — шепнул ему Котеш-жырау.

— Ничего, уже ведь мир… — ответил батыр. — И они поют хорошую песню!..

В тот же миг прилетевшая из тьмы стрела пробила горло Олжабай-батыра. Кони взвились на дыбы и унесли их от певших во тьме джунгар. Взявшись рукой за торчащую в горле стрелу, Олжабай-батыр хрипло сказал:

— Ничего, мой жырау, говорят, что в седьмом поколении мы повторяемся… Может быть, повторится и моя любовь к песне!…

С этими словами он вырвал из горла черную стрелу, и кровь брызнула фонтаном на коня, на землю, на кусты вокруг, с ног до головы забрызгала Котеша-жырау…

Только теперь султан Аблай посмотрел на Котеша и увидел, что юный правдолюбец-жырау весь забрызган яркой кровью.

— Да, он любил песни! — сказал Аблай.

Потом султан Аблай встал с постели и велел подать ему латы и оружие…

А через семь поколений в роде каржас родился мальчик, которому по свято хранимой традиции дали имя предка-батыра, больше всего на свете любившего песни. И мальчик этот стал поэтом…

В 1745 году умер контайчи Галден-Церен. Но еще за два года до его смерти правителем Джунгарии стал его средний сын Церен-Доржи. При нем усилилась та кровавая борьба за власть, которая всегда была свойственна этой стране. В конце 1753 года, убив своего брата Церен-Доржи, великим контайчи стал Лама-Доржи, которого тут же ухватил за горло его племянник Амурсана. Аблай быстро использовал ситуацию в своих интересах. То он помогал родившемуся от казашки Амурсане, то принимал сторону Лама-Доржи. В результате этих междоусобиц и казахских походов Джунгария истекала кровью. В конце концов, пользуясь поддержкой чиновников нового малолетнего маньчжуро-китайского императора, великим контайчи стал Амурсана.

Но дни Джунгарии были сочтены. В Поднебесной Срединной империи сменилась династия, но политика осталась все той же.

Только что завоевавшие Китай и утвердившие на троне свою династию Цинь маньчжурские феодалы, объединившиеся с самыми реакционными китайскими деятелями, как бы вдохнули новые силы в древнюю захватническую политику Китайской империи. На протяжении более чем века планомерно теснившая джунгарские племена и натравливавшая их на казахов китайская и затем маньчжуро-китайская правящая верхушка решила, что пришла пора действии. Казахи и джунгары, по ее представлениям, достаточно обескровили друг друга. Пришла пора убирать с арены «раненых тигров». Это следовало сделать поскорее, пока занятая своими внутренними неурядицами Россия не могла еще в полную силу вмешаться в центральноазиатские дела…