Тимоти Финдли - Пилигрим

Доводы приводились на повышенных тонах, то есть, попросту говоря, Арчи орал во весь голос. Юнга это пленяло в Арчи больше всего. «Дерзкий мальчишка, легко возбуждающийся юнец… Почти всегда на грани интеллектуального оргазма…»

К восьмому мая, в тот день, когда Юнг сфотографировал Сибил Куотермэн и Пилигрима, между двумя врачами осталось мало невысказанного. Что же до Йозефа Фуртвенглера, там вообще не о чем было говорить. Он захлопнул перед Юнгом дверь, и все дела.

Но Юнг не слышал безмолвия, попросту его не признавал, поскольку каждый «безмолвный» час, который он проводил с Пилигримом, был наполнен — по мнению Карла Густава — такими же содержательными беседами, как и с любым пациентом, способным говорить. Они молча обсуждали состояние Пилигрима, музыку, которую он любил слушать на «Виктроле» (Марка граммофона), виды из окон клиники, его любовь к вину и отвращение ко многим блюдам. А также его упорное нежелание надевать галстуки в полоску. С точки зрения Юнга, пристрастия человека, пусть даже выраженные только жестом, были равноценны вербальному общению. Что же до нюансов, то опущенный взгляд, пожатие плечами, перемена позы вполне заменяли прилагательные. Сообщения передавались не словами, а отношением. Юнг считал, что наблюдать — такая же работа, как и слушать. Менкен этого не понимал.

Юнг успел полюбить Пилигрима — и за его отказ говорить, и за раздражение, с которым тот относился к допросам психиатров. Когда Пилигрим поправится и вернется в Англию, клиника без него опустеет. Если он поправится, конечно.

Если он поправится… Почему он так подумал? Вот оно! Ambuscade. Попасть в засаду отчаяния. Он не поправится.

Ты ничего не сможешь сделать.

Нет! Не говори так. Ты не имеешь права!

Хорошо. Он поправится. Поправится. И все мы полетим на Луну. Браво!

Господи…

Господи!

Что это значит? Кто говорит? В сознание Юнга вторгся незваный голос — циничный и наглый, предрекающий неудачу в то время как сам он верил в победу.

Быть может, ты один из них, а, Карл Густав? Позволь мне напомнить о твоей матери. Подумай о ней! Ее бессонные ночи, бессвязные проклятия, угрозы и предостережения, обращенные ко всем, включая тебя! Ее сны, кошмары, крик и шепот во тьме… Она была одной из них, а не из нас, Карл Густав. Ты сам так говорил — или по крайней мере думал. Верно? Разве нет?

Да.

А как насчет тебя? Почему бы и нет? Нигде не сказано, что врач не может быть больным.

Юнг потер лоб ладонью.

— Утихни! — прошептал он. — Умолкни и уйди.

Я всего лишь хочу помочь. Только помочь!

Ты поможешь мне, если заткнешься.

Ладно. Я молчу.

Юнг замер.

Я пока помолчу. Но я не уйду. Я останусь, Карл Густав. Я останусь!

Этот знаменательный «разговор» — Юнг не смог подобрать другого слова — состоялся около восьми часов утра восьмого мая, в тот самый день, когда Юнг сфотографировал Пилигрима с леди Куотермэн — и нарцисс, с которым он беседовал в саду.

В тот день Юнг не поехал в Кюснахт обедать. Он остался один в своем кабинете, выпил немного бренди и закурил сигару, погрузившись в глубокое раздумье, словно ожидал, что с ним вот-вот заговорят.

В три часа того же дня Арчи Менкен вернулся в кабинет, проведя час с пациентом, которого невозможно было заставить замолчать. Последние недели с больным интенсивно работали: его выслушивали, пичкали хлоралгидратом и настойкой опия, купали в ваннах, привязывали к кровати — короче, всячески пытались прекратить истерику. Но пациент так и не умолк. Он то бессвязно лопотал о датской истории, то называл улицы Лондона в алфавитном порядке, то начинал рассказывать о жизни королевы Александры, то объяснял, почему гильотина не сумела заставить умолкнуть аристократию. Последняя тема показалась Менкену особенно занятной, учитывая, что пациент был сыном герцога из королевской фамилии.

В три минуты четвертого, когда Арчи налил себе немного запрещенного бурбона и закурил сигарету, в дверь постучали.

— Нет! — сказал он, быстро пряча бутылку и стакан на случай, если это Блейлер. — Я занят!

Дверь тем не менее отворилась.

В проеме стоял Юнг.

— Уходите, Карл Густав. Мне надо побыть одному, — сказал ему Арчи.

Лицо у Юнга было серое, в руках он держал пачку только что отпечатанных фотографий.

Он подошел к креслу для пациентов напротив Арчи и рухнул в него так, будто только что закончил пробежку.

— Да что е вами, черт возьми? — спросил Арчи. — Я же сказал: хочу хоть немного побыть один!

— Бога ради! — Юнг махнул рукой. — Не суетитесь. Я просто посижу тут.

— Вы не можете просто тут сидеть! Один — значит один, черт побери!

— Представьте, что меня здесь нет.

Арчи вытащил стакан и глотнул виски.

— Что вы делали — взбирались на гору? Почему вы так запыхались?

— Объясню, когда вы отдохнете. А пока не обращайте на меня внимания.

Арчи сел обратно в кресло и, сдаваясь, вздохнул.

— Выпить хотите? — спросил он.

— Конечно, хочу.

— «Конечно, хочу!» Конечно!.. В этом вы весь!

Арчи повернулся, вытащил второй стакан, налил чуточку бурбона и протянул через стол. Потом налил себе до краев и поставил бутылку в сторону.

Юнг выпил, так и не выпуская из рук фотографии. Его губы шевелились. Он ерзал, то сводя, то разводя колени, как томимый возбуждением подросток.

— Ну? Говорите!

— Вы уже побыли один?

— Не паясничайте. Рассказывайте, зачем пришли.

Юнг раздвинул снимки веером, как игральные карты.

— Вот! Взгляните на них, будьте добры.

Менкен нагнулся вперед и взял восемь еще немного липких снимков.

— Я сделал их сегодня утром, — сказал Юнг, — и отнес проявить Фаллабрекве. Получил полчаса назад.

— Юргену Фаллабрекве?

— Сколько, по-вашему, Фаллабрекве у нас работает? Восемьдесят? Конечно, Юргену, вы…

— Договаривайте, Карл Густав! Облегчите душу.

— Вы, идиот!

— Благодарю. Я давно подозревал, что вы именно так обо мне и думаете.

— Бога ради! Да посмотрите же на снимки!

Юнг встал, допил бурбон и обошел вокруг стола, чтобы налить еще. Таким образом он оказался за правым плечом Арчи Менкена.

Арчи придвинул лампу поближе и разложил фотографии на промокательной бумаге — четыре и четыре. Он изучал, их почти целую минуту, одну за другой.

Три нарцисса — три леди Куотермэн с Пилигримом — одна Психея — один автомобиль («даймлер»).

— Заметили что-нибудь? — не выдержал наконец Юнг.

— Ну… — протянул Арчи, чуть отодвинувшись в сторону. — Они действительно хороши.

— Я не о том! Вы заметили что-нибудь необычное?

Арчи снова просмотрел все снимки.

— Есть у вас лупа? — спросил Юнг.

— Нет. Вообще-то леди … не помню, как ее звать… выглядит немного грустной. Вы это имели в виду?