Колин Маккалоу - Первый человек в Риме. Том 2

– Поэтому и начала пить?

– Да.

– И еще эти хлопоты с детьми…

– Да.

На глазах Юлии выступили слезы.

– Что я могу сделать для нее?

– Разве что расторгнуть этот брак.

– Как же, если я собираюсь уехать из Рима – воевать против германцев? И потом, она – мать моих детей… Я любил ее, как никого другого.

– Что ты говоришь, Луций Корнелий! Как можно любить больше или меньше?

Сообразив, что сказал слишком много, Сулла помолчал.

– Я с детства не знал любви и не учился этому искусству. Я больше не люблю ее. Даже ненавижу. Но она – мать моих детей. И пока я не вернусь, она – все, что у них есть. Если я с ней разведусь, она что-нибудь выкинет: сойдет с ума, покончит с собой или сопьется…

– Да, ты прав. В разводе она может навредить детям больше… В нашей семье сейчас две женщины, которые вызывают беспокойство. Я расскажу тебе?

– Да, конечно.

– Вторая – моя мать. Она несчастна, живя с братом Секстом, его женой и их детьми. В основном, потому, что привыкла быть в доме хозяйкой. Они постоянно скандалят.

Сулла молчал.

– Мама после смерти отца изменилась. Я не говорю, что у них с отцом все было гладко, но она привыкла опираться на его ум и опыт. Теперь она становится своенравной и нервной. Гай Марий, увидев, как накалилась в доме обстановка, предложил купить для мамы виллу на берегу моря, чтобы бедный Секст обрел, наконец, покой. Но она сказала, что знает, как ее не любят в этом доме, и что таким образом от нее просто хотят избавиться.

– Ты хочешь, чтобы я пригласил Марцию жить с нами, – произнес Сулла. – Но почему ты не предложила ей это тогда, когда она отказалась ехать на виллу?

– Да потому, что она знала: Гай Марий хочет от нее отделаться. И не собиралась доставлять своим переездом радость жене Секста, – призналась Юлия. – Ты и Юлилла – совсем другое дело. Она не прочь жить с дочерью.

– В самом деле? – удивился Сулла. – Со слов Юлиллы я понял, что ее мать никогда к нам не приходит, хотя и живет рядом.

– Они с Юлиллой не в ладах. Мама однажды взошла на порог, но Юлилла прогнала ее. Но если ты ее пригласишь, Юлилла не посмеет ничего сделать.

Оба усмехнулись. Сулла заметил:

– Похоже, ты хочешь, чтобы мой дом превратился в Тартар.

Юлия подняла брови:

– Тебе-то что? Ты-то, в конце концов, уезжаешь. Сулла окунул пальцы в чашку с водой, поднесенную рабом.

– Благодарю тебя, Юлия, – он чмокнул ее в щеку.

– Завтра увижусь с Марцией и приглашу ее жить с нами. Мои дети, насколько я знаю, воспитаны в любви, и не думаю, что в нашем доме будут скандалы.

– О них заботятся рабы?

– Рабы их только балуют. Мы купили им лучших нянек, но это – всего лишь рабы, Юлия! Детям каких-нибудь греков или кельтов этого бы хватило. Но мои – мои должны вырасти достойными римлянами. Такое воспитание может дать только мать, И не приходится желать для них лучшей бабушки, чем Марция.

– Вот и хорошо.

Они вышли из комнаты.

– Юлилла неверна мне? – спросил вдруг Сулла. Лицо Юлии исказила гримаса гнева и отвращения, которые она даже и не пыталась скрыть:

– Сомневаюсь, Луций Корнелий. Она любит вино, а не мужчин. Ты, как мужчина, считаешь, что это – меньший порок. Я не согласна. Думаю, вино может принести больше вреда твоим детям, чем распутство. Неверная жена помнит о детях и не позволит себе спалить семейный кров. У пьющей же память плоха… Ах, чуть не забыла главное! Дай маме какое-нибудь дело по дому!

Гай Марий величественно вплыл в комнату, облаченный в тогу с пурпурной каймой:

– Идем, идем, Луций Корнелий! Нужно закончить представление до захода солнца!

Они обменялись улыбками и отправились на инаугурацию.

Марий сделал все, что мог, чтобы ублажить италийских союзников.

– Конечно, они не римляне, – сказал он как-то на первом собрании в январские нуны, – но они – самые близкие наши союзники. – Рассуждая о союзниках, он повернулся и посмотрел на Силана: – Сегодня на моем месте мог бы быть любой другой человек. Я просто констатирую факт.

Он сделал паузу, предлагая Силану принять участие в разговоре, но тот застыл в молчании.

– Я просто констатирую факт. И все. Факт, – повторил Марий.

– Ну и успокойся на этом, – устало заметил Метелл Нумидиец.

Марий кивнул и широко улыбнулся:

– Ну, спасибо, Квинт Цецилий! Как же я могу успокоиться, деля консульство с таким выдающимся августом, как ты?

– "Август" и «выдающийся» – это одно и тоже, Гай Марий, – заметил понтифик Метелл Долматийский.

– Прошу прощения, – покорился Марий, – но Сенат открыт теперь и для таких римлян, кто, как я, не годится ни в «августы», ни в «выдающиеся». Кем я был? И чего достиг теперь? Ни я и никто другой не смог бы сделать это без поддержки наших союзников.

Сенаторы зашумели.

– Враги Рима – враги всей Италии! – выкрикнул Скавр.

– Мы живем в окружении друзей, – продолжал Марий. – Они тоже жители Италийского полуострова, но они – не римляне. И не смогли бы достичь такого могущества и величия без помощи Рима и римлян. Италийских народностей очень много, но все их достижения зависят от успехов Рима и римлян. Хлеб на их столах, вино в их подвалах, даже численность их детей – все связано с Римом и римлянами. Когда не было Рима, всюду царил хаос. Полное разъединение.

Когда не было Рима, на севере полуострова правили жестокие этрусские цари, а на юге – жадные греки. Но не кельты и не галлы!

Мария слушали все, – даже его враги. Для воина он неплохо говорил на римском диалекте, и произношение его немногим отличалось от выговора Скавра.

– Вы, Сенат и Народ Рима приказывали мне – и Италии! – разгромить германцев. Я сделаю это и навсегда освобожу и Рим, и Италию. Обещаю от своего имени и от имени каждого из моих воинов. Наш долг для нас священен. Мы не посрамим серебряных орлов своих легионов и победим!

В задних рядах сенаторов послышались одобрительные выкрики, последние ряды захлопали – даже Скавр. Лишь Метелл Нумидиец не присоединился к аплодисментам.

Марий дождался тишины.

– Прежде чем уйти, я должен попросить Сенат сделать для наших италийских союзников все, что в наших силах. Нельзя, чтобы говорили, будто италийцы сражаются за тех, кто равнодушен к их судьбе. Германцы угрожают всем жителям полуострова в равной степени. И мы все вместе должны с ними бороться, И я хотел бы с полным правом обещать союзникам: никогда, до тех пор, – пока жизнь теплится в этом невыдающемся теле не-августа – никогда ни римляне, ни италийцы не отдадут свои жизни на поле боя. Но сегодня, скажу я, чтобы защитить родину, всем нам приходится сражаться. Обещаю вам, скажу я, что буду относиться к вашим жизням более бережно, чем к своей собственной.

Аплодисменты возобновились. Не хлопали только Метелл Нумидиец и Катулл Цезарь. Марий продолжал: