Колин Маккалоу - Первый человек в Риме. Том 2

Сулла изумленно уставился на нее.

– Что за глупости позволяют мужчины по отношению к своим женам! Ты ведь отнюдь не похожа на тех тварей, что бродят около военных лагерей…

– Я знаю. Но он…

Жара накрыла их на пороге. Аврелия попыталась вздохнуть – и отступила обратно в тень.

– Ну уж нет. Я не и думала, что так жарко! Евтихий сейчас же побежит к дяде. А мы посидим в саду. – Она направилась к прудику, продолжая говорить по дороге. – Утешься, Луций Корнелий! Все рано или поздно кончится. Возвращайся в Цирцей – к своей милой, скучной жене. Со временем ты привыкнешь к ней и будешь ценить. А с Далматикой тебе лучше не видеться. Сколько тебе лет?

– О, возраст свершений… В первый день Нового года исполнилось сорок.

– Да ты еще не стар…

– Кое в чем – уже. Я еще и претором не был, хотя год прошел с тех пор, как мог им стать.

– Ну вот, ты опять помрачнел. К чему? Посмотри на Гая Мария! Он стал консулом в пятьдесят. А если ему сейчас впрячься в повозку Марса – не ты ли первым назовешь его лучшим? Все свои величайшие дела он совершил после пятидесяти.

– Это правда. Какие боги послали мне счастье придти к тебе сегодня? Ты хороший друг, Аврелия. Спасибо за помощь.

– Может, когда-нибудь и я обращусь к тебе за помощью…

– Все, что угодно – лишь попроси, – он поднял голову и посмотрел на открытые балконы верхних этажей. – Ты – смелая женщина! Без экранов? И жильцы не злоупотребляют?

– Никогда.

Он рассмеялся искристым, лукавым смехом.

– Теперь я верю, что ты вполне можешь держать Субуру в своем кулачке!

Она подошла к своей любимой скамье.

– Мне нравится моя жизнь, Луций Корнелий. Если быть честной, я хотела бы, чтобы у Гая Юлия никогда не хватило денег на покупку дома где-нибудь на Палатине. Здесь, в Субуре, я занята, окружена интересными людьми. Жизнь вокруг кипит. Я иду своей дорогой.

– Перед тобой, похоже, долгая дорога.

– Как и перед тобой, – отозвалась Аврелия.

Юлия знала, что Марий не сможет все лето высидеть в Кумее, хоть он и говорил, что не вернется в Рим до сентября, прежде чем восстановит силы, а обстановка в городе разрядится. Поэтому она каждый день благодарила богов за то, что Марий сбросил и тогу политика, и кирасу воина и ненадолго стал обычным землевладельцем, как и его предки. Они плавали в море невдалеке от виллы, лакомились свежими устрицами, крабами, омарами; они гуляли по окрестным почти безлюдным холмам, где все было пропитано ароматом роз; они устраивали мало званых обедов, предпочитая одиночество. Марий построил небольшую лодочку для маленького Мария и, плывя рядом, изображал большую рыбу, увлекаясь игрой, как и сын. Никогда еще, думалось Юлии, не была она так счастлива, как в эти летние дни в Кумее.

Однако Марий не вернулся в Рим. В первую ночь секстилия – безболезненно и незаметно его хватил удар. Все, что заметил сам Марий – это что подушка влажна. Когда он вышел из дома, Юлия стояла на открытой террасе и смотрела в сторону моря. Он пытался поймать ее взгляд, поскольку уловил на ее лице какое-то невиданное им еще выражение.

– Что случилось? – промямлил он, еле ворочая языком, внезапно налившимся тяжестью.

– Твое лицо… – Она была мертвенно бледна.

Он хотел коснуться лица, но левая рука тоже еле двигалась.

– Твое лицо… его перекосило, – она ощутила, как внутри будто что-то оборвалось. – О, Гай Марий! Это – сердечный приступ!

Однако, не чувствуя никакой боли, он отказывался верить в случившееся, пока она не принесла ему большое серебряное зеркало и он не увидел свое отражение. Правая сторона лица оставалась прежней, но левая – левая выглядела так, будто она скрыта восковой маской, которая оплавилась от жары и застыла потеками.

– Но я не чувствую ничего! – застонал он. – Язык плохо выговаривает слова, но голова соображает не хуже, чем всегда… Вы понимаете, что я говорю, а понимаю, что говорите вы. Я не потерял речь! Моя левая рука утратила ловкость, но двигать ею я могу. И никакой боли, никакой!

Он отказался послать за лекарем. Юлия не решилась спорить, боясь, что ему станет хуже. Целый день она присматривала за ним сама и уговорила, его лечь в постель пораньше, опасаясь повторного удара.

– Все будет в порядке, я уверена. Тебе станет лучше. Тебе просто нужно отдохнуть. Останься еще здесь.

– Не могу. Они решат, что я боюсь встретиться с ними.

– Если они захотят тебя навестить, – а я думаю, захотят, – то сами увидят, что ошибаются. Нравится тебе это или нет, но ты останешься здесь до выздоровления. – В голосе Юлии послышались незнакомые властные нотки. – И ты не переубедишь меня! Я права, ты знаешь сам! Думаешь, ты сможешь что-нибудь сделать, если вернешься в Рим в таком состоянии?

– Ничего не смогу, – сдался он и откинулся на подушки. – Юлия, Юлия… Что мне делать? Так много поставлено на карту!

– Им не одолеть тебя, Гай Марий! – твердо сказала Юлия. – Одолеть тебя может лишь смерть. А от такого пустяка та не умрешь. Все будет хорошо. Ты отдохнешь, расслабишься. Хорошая пища, никакого вина, а главное – не волнуйся о том, что происходит в Риме. И ты быстро оправишься.

Той весной в Сицилии и Сардинии практически не было дождей, мало их выпало и в Африке. Когда же всходы пшеницы зазеленели, целые потоки воды обрушились на поля – и загубили посевы. Зерно теперь поступало лишь из Африки, что означало резкий рост цен на зерно – и голод.

Младший консул и flamen martialls, Луций Валерий Флакк обнаружил вдруг, что хранилища в районе Авентина и порта опустели, мало оставалось и в частных хранилищах на Викусе Тускуса. И эту малость, как сообщили торговцы, пойдут по пятьдесят сестерциев за модий. Лишь немногие могли позволить себе покупать зерно по такой цене. Существовали, конечно, и другие, более дешевые продукты, однако нехватка пшеницы привела к росту цен и на них. Кроме того, желудки, привыкшие к хорошему ломтю хлеба, никак не хотели удовлетворяться кашами или просто овощами; выживали лишь сильные и здоровые, слабые же, больные и дети часто умирали.

К октябрю римская беднота заволновалась всерьез – страх перед наступающей голодной зимой пополз по городу. Лишенные куска хлеба, бедняки могли быть опасны для тех, кто сумел обеспечить себя. Многие люди третьего и четвертого классов, тоже не имевшие средств для покупки столь дорогого зерна, начали вооружаться, чтобы защищать свои припасы от тех, кто не имел и такой малости.

Луций Валерий Флакк посовещался с курульными эдилами, ответственными за обеспечение государства зерном, и обратился к Сенату за дополнительными средствами для закупки хлеба. Однако Сенат еще не осознал грозящей опасности: слишком многое отделяло избранных отцов от низших слоев общества.