А. Сахаров (редактор) - Павел I

Теперь была самая благоприятная пора для того, чтобы склонить государя к деятельному заступничеству за разгромленный французами мальтийский орден, которому после взятия Мальты грозило окончательное падение. Несколько времени тому назад положение Литты было тяжело. Но, надеясь устроится в Петербурге, он писал на Мальту великому магистру: «частные обстоятельства, среди которых я нахожусь, и потеря большей части моего состояния со времени вторжения французов в Италию лишают меня средств и не оставляют мне более ничего, как придумывать и приискивать тихое убежище». Теперь же Литта, руководимый аббатом Грубером, с жаром принялся хлопотать за орден, имея в виду и самому устроиться в России. От папы дано было ему разрешение вступить в брак с Скавронской, оставаясь по-прежнему в звании бальи. Император, который оказывал Литте особенное расположение и вследствие занятий с ним по делам ордена сближался с ним всё более и более, в самых милостивых выражениях подтвердил. Скавронской данное им согласие на вступление её в брак с Литтою, и 18 октября 1798 года свадьба их была отпразднована с большою пышностию в присутствии государя и всей императорской фамилии.

Державин вдохновился этим событием и написал на брак Скавронской оду, которая начиналась следующей строфой:

Так, по словам поэта, сошла в объятия Литты красавица Скавронская.

Сравнение Литты с Эндимионом вышло, впрочем, не слишком удачно, так как Эндимион был красавец-пастушок, взятый Юпитером на небо и потом прогнанный им оттуда за неумеренное волокитство, потому что зазнавшийся пастушок вздумал было приударить ни более ни менее, как за самою Юноною, супругою Юпитера. Диана же, влюбившись в этого небесного изгнанника-волокиту, перенесла его во время сна на гору Патмос и там проводила с ним время, наслаждаясь любовью.

Не довольствуясь этим сравнением, заимствованным из греческой мифологии, Державин образно сравнивал молодую вдовушку «с младой виноградной ветвью, когда она, лишённая опоры, обовьётся вокруг нового стебля, зацветёт опять, и, обогретая солнцем, привлечёт взоры всех своим румянцем». Сделав это сравнение, Державин продолжал:

Стихи певца «Бога» и «Фелицы» хотя и выходили не совсем складны, но зато в них было всё, что требовалось духом и вкусом того времени: и сравнение Павла Петровича с солнцем, а Скавронской – и с луною, и с виноградного ветвью, и с зарёю, и с розою, и уподобление Литты, мальтийского рыцаря, богу войны Марсу, и указание на печальное, беспомощное одиночество молоденькой вдовушки, лишённой супружеской опоры, и, наконец, намёк на препятствие, какое прежде встречал брак Скавронской со стороны государя. Проживавший в ту пору в Петербурге французский пиит Блэн де Сен-Мор скропал также стихи в честь брака Скавронской, но, по отзыву аббата Жоржеля, стихи эти были смешны и пошлы и вдобавок отличались отсутствием грамматики и синтаксиса.

Счастливо и весело зажили молодые супруги, и едва прошёл медовый для Литты месяц, как усердие его на пользу мальтийского ордена ознаменовалось новым отрадным для него событием. Он успел устроить дело так, что император стал во главе мальтийского ордена как верховный защитник его прав, готовый употребить для обороны ордена те могучие силы, которые были в руках его как русского самодержца…

Император продолжал по-прежнему оказывать своё особенное благоволение мальтийскому ордену, желая сохранить его в пределах Российской империи, «яко учреждение полезное и к утверждению добрых правил служащее», и в знак этого пожаловал великому русскому приорству принадлежавший некогда канцлеру графу Воронцову дом, называвшийся тогда поэтому «канцелярским домом», в котором ныне помещается Пажеский корпус. Здание это, построенное знаменитым архитектором графом Растрелли, повелено было называть «замком мальтийских рыцарей». Несмотря на весь простор и на всё великолепие этого помещения, оно было не совсем удобно для жительства в нём целомудренных и смиренных рыцарей, так как плафоны его искусные художники расписали по заказу прежнего владельца самыми соблазнительными картинами, заимствовав содержание их, согласно вкусу времени, из греческой мифологии, и потому рыцари ради соблюдения приличия проходили по обширным залам своего замка с опущенными долу взглядами. Других неудобств для них не было, и пожалованный им замок представлял для ордена хорошее приобретение.

Спустя немного времени по получении в Петербурге известия о взятии французами Мальты в одной из зал «замка» 26 августа 1798 года происходило собрание мальтийских кавалеров великого приорства российского. На этом собрании граф Литта объявил, что сдача Мальты без боя составляет позор в истории державного ордена св. Иоанна Иерусалимского; что великий магистр барон Гомпеш, как изменник, недостоин носить предоставленного ему высокого звания и должен считаться низложенным. Затем, обращаясь к вопросу, кого избрать на его место, Литта полагал, что верховное предводительство над орденом лучше всего предоставить русскому императору, который уже выразил, со своей стороны, такое горячее сочувствие к судьбам ордена, и что поэтому следует просить его величество о возложении на себя звания великого магистра, если только государю угодно будет выразить на это своё согласие. К этому Литта добавил, что такое желание выражено ему со стороны некоторых заграничных великих приорств и что регалии великого магистра будут привезены с Мальты в Петербург. Собравшиеся рыцари, подписав протест против Гомпеша и его неудачных соратников, единогласно и с восторгом приняли предложение Литты и постановили считать барона Гомпеша лишённым сана великого магистра и предложить этот сан его величеству императору всероссийскому.

С известием о таком постановлении отправился к Павлу Петровичу в Гатчину граф Литта, и там был подписан акт о поступлении острова Мальты под защиту России, причём Павел Петрович повелел президенту академии наук, барону Николаи, в издаваемом от академии наук календаре означить остров Мальту «Губерниею Российской Империи». Вместе с тем император выразил своё согласие на принятие им сана великого магистра и чрез бывшего в Риме русского посла Лизакевича вошёл об этом в переговоры с папою Пием VI, который, благодаря тайным проискам иезуитов, был уже подготовлен к этому вопросу и не замедлил дать императору ответ, исполненный чувств признательности и преданности. Папа называл Павла другом человечества, заступником угнетённых и приказывал молиться за него.