А. Сахаров (редактор) - Павел I

– Что ж, по одному плану нельзя судить, – сказал он недовольным тоном. В его интонации ясно чувствовалось, что продавцы ведь часто и надувают доверчивых покупателей. Иванчук выразил желание сейчас после обеда осмотреть имение. «Экой, однако, железный», – подумал Штааль, очень утомлённый путешествием.

– Досконале, пане ласкавый, – ответил сухо управляющий (до того говоривший по-русски) и тут же приказал заложить четвёрку цугом. По тому, как изумлённо выслушал это приказание лакей, Штааль понял, что здесь после обеда разъезжать не в обычае. Отдав распоряжение, управляющий с неестественной улыбкой придвинул к Иванчуку блюдо сочней, подчёркивая, что для него дело и гостеприимство – вещи, друг от друга не зависящие.

– Мы ведь к вам ненадолго, – пояснил Иванчук, почувствовавший, что его желание признано бестактным. – Ведь у вас говорят: «Гость что свежая рыба: три дни хорош, а потом портится».

Он первый засмеялся, желая вернуть беседе непринуждённый характер. Тотчас засмеялась и Настенька, всё время следовавшая за ним.

– Як то можно, пане ласкавый, – начал было хозяин. Но его перебила фройлейн Гертруда. Она вдруг горячо вмешалась в разговор и, хотя поддержала продавца, свидетельствуя с полным убеждением, что план составлен вполне честно, но поддержала и покупателя в том, что проверить план на месте нужно непременно, – и лучше всего им поехать сейчас после обеда, ибо она тоже очень спешит: её ждёт принадлежащий ей Gasthaus. [212]Фройлейн Гертруда с достоинством дала понять, что она не «факторка», а единоличная владелица гастгауза, а «комиссионсгешефтами» занимается так, больше из желания оказать услугу, притом очень добросовестно и за умеренную плату. Из неожиданно горячего слова её стало ясно, что фройлейн Гертруда тоже поедет с ними осматривать имение и что разговаривать о деле она имеет полное право, куда бы её ни сажали за столом. Управляющий холодно, с демонстративным вниманием, слушал её польско-русско-немецкую речь; как только она кончила, он, ничего не ответив, приказал подать кофе. Штааль едва удерживался от смеха; он предполагал, что немка разгорячилась из-за него, желая перед ним оградить своё достоинство владелицы гастгауза. Это было верно, но лишь отчасти: фройлейн Гертруда, кроме того, не хотела отпускать Иванчука ни на шаг, боясь, как бы он не вошёл с продавцом в какое-либо соглашение за счёт её интересов.

Штааль – не совсем кстати – сообщил, что он слышал в Петербурге, будто земля в этих местах скоро должна сильно подняться в цене.

– Ну, это вздор, – сказал поспешно Иванчук, взглянув на Штааля. Но управляющий тотчас подтвердил слух и, хоть, видимо, не мог себе объяснить цели замечания непонятного гостя, стал с ним особенно любезным. После кофе он сам проводил Штааля в свой кабинет.

Штааль с удовольствием устроился на мягком диване и взял с полки первую попавшуюся под руку книгу. Она оказалась старинным описанием земноводного круга на русском языке. Штааль прочёл, зевая, о разных дивьих людях, о тех, что «до пупа человеки, а от пупа хобот змиев, крылаты, а зовомы василиски»; об Астромовых людях, «кои живут в Индейской земле, сами мохнаты, без обоих губ, а питаются от древа и коренья пахучего, и от яблок лесных, а не едят, не пьют, только нюхают и, покамест у них те запахи есть, по та места и живут». «Бабий вздор! – подумал Штааль, решительно не веривший ни в василисков, ни в Астромовых людей, – он даже и в существование сатаны плохо верил. – Однако и в философических книгах часто на то упирают, что есть у всех народов вера в бытие загробное… Вот и в василисков же все народы верили…» Идея эта ему показалась очень смелой. Он подумал, что хорошо было бы её сообщить в Париж какому-нибудь энциклопедисту, пусть тиснет где-нибудь от его имени. Но Штааль не знал ни одного энциклопедиста. «Может, их и не осталось вовсе? Тёмная эта всё материя – кто из них прав? И не моё это дело… А ведь когда-то читал, волновался». Штааль перелистал книгу, перешёл от дивьих людей к современным народам. Прочёл, что французы «зело храбры, но неверны и в обетах своих не крепки, а пьют много»; что «люди королевства англенского немцы купеческие и богатые, воинских людей у них мало, а сами мудры и доктуроваты, а пьют много». Эту черту – «а пьют много» автор книги с видимым удовольствием отмечал почти у всех народов. Несколько сильнее было сказано о поляках: «…а пьют зело много». Прочёл Штааль также, что «король французский есть ныне самовластнейший на свете потентат». Штааль, вздрогнув, вспомнил fosse commune, [213]в которую бросили труп французского короля, и закрыл книгу. «Всё бренно, всё проходит… И я скоро умру… Зачем я здесь, в каком-то чужом имении? Вот завтра уедем, и никогда больше всего этого не увижу… Жаль, парк, кажется, редкостный».

Он вскочил с дивана, точно испугавшись, что больше никогда всего этого не увидит, и подошёл к окну, выходившему на круглую ярко-зелёную клумбу с серой полоской кегельбана посредине. За ней шли отгороженные парники. Слева расстилался великолепный парк. «Деревья, деревья какие! – подумал Штааль. Сон у него прошёл. – Стыдно спать в такую погоду, когда под боком этакая натура!» Он вышел из кабинета. Дом управляющего, очень просторный, был убран без роскоши, но удобно и приятно. Штааль прошёлся по комнатам. Никого не было. В буфетной мальчик, стоя спиной к Штаалю у выбеленной стены, бил мух сложенным вдвое поясом. После каждого удара на стене появлялось пятнышко; другие мухи, однако, не улетали. Штааль окликнул мальчика и, подделываясь под польско-малороссийскую речь, спросил, уехали ли «Панове». Узнав, что уехали, он лениво вышел на веранду, зачем-то поскрёб недавно вычищенные сапоги о тупую скобку сбоку от лестницы и спустился в парк. Слева уходила вдаль прямая как стрела аллея, с проложенными следами колёс. «Верно, к п а л а ц у идёт», – сообразил он: за обедом выяснилось, что «палац» пана маршалка расположен в самом конце парка, над обрывом, опускающимся к деревне. Штааль быстро шёл по аллее. Парк был огромный. В конце аллеи, на залитой светом поляне, действительно стоял дворец Обуховских. Штааль не подошёл к дворцу, чтобы не навязываться (он забыл, что владельцы имения находились в Варшаве). «Княжна, верно, где-нибудь в у г о л ь н о й живёт, во втором этаже, – предположил он (почему-то он мысленно называл Обуховских князьями, хоть они никакого титула не имели). – А недурно бы с нею познакомиться… Вдруг влюбится, на эдакой и жениться можно. Пригодились бы и парк, и палац. А ежели попросить государя, улучив добрую минуту, – ко мне перейдёт и титул князей Обуховских. Буду называться князь Штааль-Обуховский. Можно даже и выкинуть Штааля – глупое имя… Князь Юлий Обуховский… Ерунда, конечно. Главное в ней самой. Право, недурно бы…»