А. Сахаров (редактор) - Павел I

Сдавая новую талию, банкомёт вопросительно взглянул на Штааля и равнодушно обошёл его при сдаче, услышав, что новый гость хочет сначала посмотреть две-три игры. Сухость была манерой, которую, по соображениям удобства, раз навсегда выработал себе банкомёт. Он был одинаково холоден со всеми понтёрами, независимо от того, ставили ли они золото мерками или клали нерешительно на карту серебряный рубль. Заметив восторженное состояние Штааля, банкомёт, считавший себя чрезвычайно умным и проницательным от природы человеком, тотчас его зачислил в разряд людей, которые в игре и игроках видят поэзию, или вдохновение, или какой-то ещё глупый вздор в этом роде. Сам он видел в игре д е л о, притом самое грязное дело на свете. Банкомёт, выигрывавший и спускавший на своём веку миллионы, почти всех игроков считал прохвостами и был убеждён в том, что даже редкие порядочные люди становятся немедленно мошенниками в игорном доме. Он думал, что в дом этот лишь очень немногие приходят для забавы или из любви к сильным ощущениям, а громадное большинство понтёров, садясь за карточный стол, единственной целью имеют выигрыш. Думал также, что никто из них, кроме случайных игроков, выиграв сто тысяч, не даст взаймы ста рублей обыгранному дочиста партнёру и не оставит рубля на чай дежурящему всю ночь лакею. Щедро платили после выигрыша только продажным женщинам по какому-то странному обычаю или психологическому недоразумению, которое, несмотря на свой тридцатилетний опыт, плохо понимал банкомёт. По его убеждению, из десяти понтёров девять ни за что не заявили бы об ошибке, если б он при расчёте передал им лишний рубль, и ни на минуту не задумались бы (особенно женщины) сплутовать, если б это можно было сделать незаметно или безнаказанно. При игре с ним плутовать незаметно было невозможно, но безнаказанно мошенничать некоторые могли – он иногда считал необходимым или выгодным не замечать плутовства партнёра. Так и на этот раз, как будто не занимаясь игроками, лишь изредка окидывая их рассеянным взглядом, как люстры на потолке и засаленную красную бархатную мебель, он отлично видел, что понтировавший от него справа богач, отсчитывавший золото мерками, регулярно в стакан, который в среднем вмещал двадцать пять золотых, но мог заключать в себе и двадцать четыре и двадцать шесть, всыпал именно двадцать четыре, получая при выигрыше двадцать пять или двадцать шесть. Он видел также (и заносил память на случай надобности), что рассеянный игрок, сидевший слева на краю стола, в течение пяти минут небрежно играя кошельком, табакеркой, монетами, вёл сложный манёвр для того, чтобы незаметно присоединить к своей кучке денег золотой, немного отделившийся от груды золота соседа. Шулеров за столом банкомёта не было: он хорошо знал в лицо и по манере всех шулеров главных европейских столиц – новых же распознавал после двух-трёх сдач. Банкомёт, так же гордившийся выработанной им философией, как своим каменным лицом, не чувствовал никакого отвращения к шулерам и только в техническом отношении отделял их от других игроков. Но сам он, в совершенстве владея всеми шулерскими приёмами, не пользовался ни одним из них: он и так был вполне в себе уверен. Банкомёт часто слышал от играющих и особенно от не играющих людей, что при азартной игре нет и не может быть никакого уменья, а всё зависит от фортуны. Тех, кто так говорил, он немедленно причислял к числу самодовольных дураков, уверенно рассуждающих о том, о чём они не имеют представления. Сам он был убеждён, что фортуна открывает равные шансы перед всеми и что в общем счёте результат игры зависит именно от искусства игрока. В чём заключалось это искусство, за которое он заплатил десятками лет жизни и миллионами, он не мог бы сказать точно: сюда входили и опыт, и воля, и наблюдательность, и ещё какой-то природный, не поддающийся определению талант.

Штааль попросил карту и поставил сразу всё, что имел. По намеченному им плану игры надо было ставить на одну карту никак не более трети остающихся денег. Но он и не вспомнил о своём плане. «Будет девятка червей. Хочу, чтоб выпала девятка червей!» – сказал мысленно Штааль. Он в эту минуту был совершенно уверен, что девятка червей ему и достанется. Банкомёт равнодушно метал карты белой длинной рукой, в запылённой снизу, белоснежной наверху, кружевной манжете. Штааль открыл девятку бубён.

– Neuf d'emblee! [246]– вскрикнул он.

– Вы двести пять изволили поставить? – не то просто указал, не то спросил банкомёт ровным, бесстрастным голосом. Штааль кивнул головой. Банкомёт отсчитал ему шестьсот пятнадцать рублей. Штааль схватил мерку, наполнил её золотом и поставил на карту, но ему показалось мало. Он высыпал золото и наполнил стакан вторично.

– Всё, всё идёт, – почти задыхаясь, пояснил он. «Теперь выпадет… – он хотел дать новый заказ фортуне, но не дал, смертельно боясь ошибиться. – Всё равно, что бы ни выпало, одно верно: я выиграю!..» Банкомёт метал. «Je m'y tiens…», «Carte, s'il vous plait…», «И мне карточку…», «Creve…» [247]– говорили понтёры спокойными голосами, подделываясь под бесстрастную манеру знаменитого игрока. Игрок, сидевший на краю стола, встретился глазами с банкомётом и вдруг опрокинул свой бокал. Пока лакей вытирал полотенцем разлившееся по столу шампанское, банкомёт не сдавал карт, сложив на сукне колоду. Очередь дошла до Штааля. Он опять выиграл, поставил ещё три мерки и выиграл снова. Какой-то старичок, вертевшийся вокруг стола, подошёл к Штаалю и негромко спросил, позванивая золотом в длинном вязаном кошельке:

– В моти желаете?

Штааль смотрел на него с изумлением.

– Что? Яснее говорите! – закричал он.

Старичок испуганно отшатнулся.

– Извольте видеть, они предлагают вам играть в доле, a moitie, – пояснил холодно банкомёт.

– Не надо, – прошипел яростно Штааль. – Не надо мне никого! – Он чуть не бросил «дурака» этому старику, который хотел выманить у него половину подарка фортуны. Лакей приблизился к Штаалю и почтительно предложил подать шампанского. Штааль злобно замотал головой. «Надо сохранить всю ясность ума. Ещё могут подпоить… Не в никитишны дуемся…»

Игра продолжалась.

Банкомёт проиграл то, что назначил в этот день на случай проигрыша. Он равнодушно встал и велел лакею принести порцию ветчины. Никто из понтёров не торопился брать банк. Этому новичку слишком бешено везло. Банк достался Штаалю. Игроки понтировали против него без одушевления. Старый банкомёт, закусывая рядом за столиком, следил за игрой. Ему было интересно, как будет метать этот клоп. «Не шулер ли всё-таки?» – спросил он себя с любопытством. Наряду с шулерами обычного благообразно-величавого типа ему изредка попадались шулера пылкие, выезжавшие на энтузиазме и на восторженности. После первых же двух талий он удостоверился, что первоначальное его предположение было правильно и что новый гость не шулер, а ф а т ю й, который не имеет представления об игре и через неделю заложит часы с цепочкой у старичка, а то продаст выигравшему партнёру любовницу или жену, – как Салтыков проиграл Пассеку свою Марью Сергеевну. Банкомёт подозвал лакея, расплатился и, уезжая из игорного дома, подошёл к Штаалю. Он щеголял перед самим собой тем, что почти всегда говорил прямо противоположное своим действительным мыслям.