А. Сахаров (редактор) - Павел I

– Это правда, – насупившись, заметил император, – и я, с моей стороны, готов употребить все средства, чтобы положить предел этим пагубным потрясениям. Когда я был ещё наследником престола, то в записке, поданной мною покойной государыне, моей матери, высказывал мысль, что России следует отказаться от наступательных войн и устроить только оборонительную военную силу. Теперь же, к прискорбию моему, я вижу, что мысль эта была ошибочная мечта и что России необходимо выходить на бой с оружием в руках против врагов общественного порядка, не только не дожидаясь их нападения, но даже и без прямого вызова с их стороны, и я, для уничтожения гибельных революционных стремлений, воспользуюсь тою властью, которую даровал мне Господь, и всеми теми средствами, которыми располагаю как самодержавный русский император! – проговорил с заметным воодушевлением Павел Петрович.

– Благоволите, государь, употребить хоть некоторую долю ваших необъятных средств на защиту нашего ордена. Вы этим принесёте огромную пользу и христианству, и монархиям…

– Что касается христианства, это – так; что же касается монархий, то позвольте, достопочтенный господин бальи, заметить вам, что в этом отношении вы несколько ошибаетесь; у вас верховная власть находится не в руках наследственного государя, но лица, избранного самими вами; поэтому вы – скорее республиканцы, нежели монархисты, – шутливо заметил император. – Правда, впрочем, и то, что ваша республика – совершенная противоположность французской; над вашим орденом почиет благословение Божие, и да продлится оно нескончаемо во веки веков, – добавил он с чувством.

– Аминь! – торжественно произнёс Литта.

Государь одобрительно взглянул на него.

– Мы, – продолжал бальи, – собственно члены монашеской общины, и потому наследственность верховной власти у нас невозможна. Время, однако, заставляет нас делать уступки в отмену прежних порядков, и, вероятно, орден, отступив ещё более от своего монашеского устройства, охотно признает над собою наследственную власть одной из христианских династий, царствующих в Европе.

– А, это совсем другое дело, – с выражением удовольствия перебил Павел Петрович. Он быстро приподнялся с кресел. Литта поспешил встать со стула, но государь, с ласковым взглядом, положив руку на его плечо, удержал его на стуле и, смотря прямо ему в глаза, сказал твёрдым голосом:

– При таком условии орден непременно найдёт поддержку в европейских государях.

Проговорив это, Павел опустился в кресло и, подперев лоб рукою, упёртою на стол, глубоко призадумался.

– Но, ваше величество, – заговорил Литта, – в настоящее время все европейские государи настолько слабы, что ни один из них не может оказать ордену действительной поддержки. Им всем, не исключая даже и самого могущественного из них, римско-немецкого императора, французская революция угрожает такими опасностями, что им приходится думать лишь о сохранении их собственных священных прав. Только вы, государь, можете защитить нас, – громко и трогательно произнёс Литта.

С этими словами он вскочил со стула и, падая перед императором на колени, как погибающий, простирал к нему руки… Павел был смущён и взволнован. Он показал бальи глазами, чтобы он встал, а сам, отдуваясь, заходил быстрыми шагами по кабинету. Литта, склонив голову, стоял молча, выжидая, что скажет ему император.

– Я объявил себя протектором ордена, но затрудняюсь принять орден под непосредственную мою власть, – начал он, продолжая ходить по комнате и как будто рассуждая сам с собою. – Враги мои заговорят, что я сделал это с целью новых территориальных приобретений, пользуясь теми смутами, которые волнуют теперь Европу, а это было бы с моей стороны нечестно; да, нечестно. Так или нет? – спросил он, остановившись вдруг перед Литтою.

– Государь! – отвечал почтительно Литта. – Держава ваша так обширна, что присоединение к ней такого ничтожного острова, как Мальта, – этой голой скалы, возделанной вековыми усилиями тамошних жителей, – не может породить никаких толков, неблагоприятных для известного всему миру прямодушия вашего величества.

– Тем более я должен быть осторожен и поддерживать о себе добрую славу, – заметил с довольным видом император. – Враги мои могут говорить обо мне что им угодно, но никто из них не решится сказать, чтобы я поступал когда-нибудь коварно и вероломно. И во внутренней, и во внешней политике я веду дела с полною откровенностью – начистоту… Вы, итальянцы, – ученики Макиавелли, а я – русский царь, враг всякого лицемерия и двоедушия, как у себя дома, так и в моих сношениях с иностранными кабинетами. Я объявил себя покровителем мальтийского ордена; этим я сделал первый шаг и пока не вижу надобности делать второй, то есть принять под свою верховную власть ваше рыцарство. Если бы, при настоящем положении дел, я вынужден был защитить Мальту вооружённою рукою от нападения республиканцев и если бы пришлось мне таким способом приобрести этот остров, то я прямо говорю вам, что, по праву завоевателя, я не затруднился бы присоединить его к моим владениям…

– И это принесло бы существенную пользу России, – поспешил добавить Литта. – Ей нужно иметь свой собственный порт на Средиземном море, а Мальта представляет для этого все удобства: она лежит на пути между Европою и Африкою, с которой Россия до сих пор не имеет ещё никаких сношений. Владея же Мальтой, ваше величество имели бы в Средиземном море превосходную точку опоры, как в стратегическом, так и в торговом отношении.

– Соображения ваши, господин бальи, вполне верны, – отрывисто промолвил император. – А какие другие выгоды представлялись бы для России, если бы я принял ваш орден под непосредственную мою власть?

– Ваше величество стали бы во главе древнейшего дворянства всей Европы – этого самого древнейшего оплота каждой монархии – оплота, истребляемого теперь с таким ожесточением французскими революционерами. Вам, государь, конечно, известно, что в состав нашего ордена входит цвет европейского дворянства, что для поступления в число рыцарей по праву происхождения, в число так называемых «cavalieri di giustizzia», нужно доказать древность рода…

– Я полагаю, однако, – порывисто заметил император, – что если бы главою вашего ордена был самодержавный государь, то всякие ограничительные для него условия по принятию в орден были бы неуместны.

– Статуты наши в этом отношении не представляют особых затруднений: они дозволяют великому магистру принимать, по собственному его усмотрению, и тех, кто не удовлетворяет генеалогическим требованиям. Если такое лицо оказало особые заслуги, то оно может быть принято в разряд так называемых «cavalieri di grazia». Полагаю, ваше величество, – не без некоторой надменности продолжал Литта, – что такое право весьма достаточно для монарха, который хотя и может каждого из своих подданных сделать дворянином, бароном, графом, князем, герцогом, но не может сделать древним дворянином, потому что не в силах дать благородных предков тому, у кого их нет. Это выше власти государя…