Сюсаку Эндо - Молчание

- Давно мы с вами не виделись... - Протянув руки к жаровне, правитель Тикуго задумчиво покачал головой. - Надеюсь, вы освоились в Нагасаки?.. Нет ли каких-либо трудностей? Если нужно, обращайтесь прямо ко мне, в управу...

Было заметно, что губернатор намеренно избегает вопроса об отречении. Что это - тактичность? - подумал Родригес. Или сознание уверенности в победе? Родригес взглянул украдкой на собеседника, но лицо старика оставалось непроницаемым.

- Через месяц вы отправитесь в Эдо. Там для вас уже приготовили дом, падре. На улице Кобинато. Я тоже когда-то живал там.

Правитель Тикуго назвал его «падре». Зачем? Это слово полоснуло Родригеса острой болью.

- И еще... Поскольку вам теперь жить в Японии до конца ваших дней, будет удобней, если вы примете японское имя. По счастливой случайности совсем недавно скончался некий Окада Санъуэмон. По прибытии в Эдо вы можете взять себе его имя.

Правитель произнес эту тираду без остановки, грея над жаровней руки.

- У покойного была жена, - добавил он. - Падре будет нелегко одному - так что вместе с именем можете взять ее.

Священник слушал, не поднимая глаз. Ему вдруг представился обрывистый склон, по которому он катился все ниже и ниже - в пропасть. Возмущаться и отвергать - это было уже невозможно. Да, имя принять придется, но жену... Нет, никогда.

- Итак?

- Хорошо.

Родригес пожал плечами. Его затопило чувство покорной усталости и безысходной тоски.

«Господи! - подумал он. - Ты познал все унижения. И если Ты один в целом свете понимаешь меня сейчас, это счастье. И пусть другие думают, что хотят, - мне уже все равно».

- Я говорил: учение Христово не может укорениться в Японии. - Родригес припомнил свой разговор с Феррейрой в храме Сайсёдзи. Тот сказал ему те же слова. - Падре... - Иноуэ не отрываясь смотрел на угли в жаровне. - Вас победил не я. Вас победила сама Япония. Это - трясина.

Священник покачал головой.

- Нет. Я боролся с собой. Я сражался с верой в своей душе… - голос у него сорвался.

- Вот как? - Ироническая улыбка мелькнула на лице Иноуэ.- Я слышал, будто вы говорили Феррейре, что сам Господь повелел вам попрать Его образ - вот почему вы сделали это. Вам не кажется, что такие уловки не подобают истинному христианину?

- Думайте как хотите.

Священник сложил руки на коленях.

- Вы можете обманывать кого угодно, только не меня, - ледяным тоном сказал Иноуэ. - Мне доводилось беседовать с христианскими падре о различиях между буддийским и христианским милосердием. Милосердие Будды - в спасении смертных, уповающих на него в своей безграничной греховной слабости. Христианское милосердие совершенно иного рода: как объяснили мне эти падре, для того, чтобы спастись, недостаточно уповать на Всевышнего. В христианстве для спасения души нужны крепость веры и истовое служение Богу. Именно в этом ваше учение и претерпело необратимые изменения на японской почве.

«Что вы понимаете в христианстве? Это...» - едва не сорвалось у Родригеса, но слова застряли в горле. Все равно здесь его никто не поймет - ни Иноуэ, ни переводчик. Прикрыв глаза, он молча слушал разглагольствования губернатора.

- Возможно, вам неизвестно, что на островах Гото и Икицуки еще немало крестьян исповедуют христианство. Но мы не станем наказывать их.

- Почему? - спросил переводчик.

- Потому, что корни уже подрублены. Вот если бы к нам приехали новые миссионеры - такие, как падре, - засмеялся Иноуэ, - то, пожалуй, пришлось бы возобновить гонения. Однако опасности больше не существует. А если подрублены корни, дерево непременно зачахнет. Сама жизнь подтверждает это: Бог, которому поклоняются крестьяне на островах Гото и Икицуки, совсем не похож на вашего Бога. В нем нет ни капли от Иисуса.

Священник поднял глаза. Правитель холодно улыбнулся.

- Христианство, которое вы принесли нам, перестало быть христианством; оно - совершенно иная религия.

Правитель вздохнул.

- Что поделаешь... Такова Япония, падре.

Иноуэ казался искренним: в его голосе звучало неподдельное сочувствие. Он кивнул Родригесу и удалился вместе с переводчиком.

Небо было по-прежнему серым и хмурым, холод пробирал до костей. Трясясь в паланкине, священник рассеянно смотрел на свинцовое, унылое, как и серое небо, бескрайнее море. Вскоре его отвезут в Эдо. Правитель сказал, что ему приготовили дом. По всей вероятности, это будет просто тюрьма. Тюрьма, в которой он проведет остаток жизни. Родригесу доводилось слышать о таких тюрьмах для христиан.

Никогда уже он не пересечет это свинцовое море и не вернется на родину. Прежде он думал, что быть миссионером - значит сродниться с народом этой страны. Он жаждал попасть в Японию и жить одной жизнью с японскими христианами. Что ж, мечта его стала явью. Он обрел японское имя, он стал японцем...

Окада Санъуэмон! Родригес усмехнулся. Да, судьба даровала ему все, о чем он так пылко мечтал, - но с какой издевкой! В придачу жену - ему, давшему обет целомудрия! «Господи! Я не ропщу. Я лишь смеюсь над превратностями судьбы. Я верую в Тебя не так, как прежде, но верую - и люблю...»

До захода солнца он простоял у окна, наблюдая за ребятишками. Те тащили воздушного змея на вершину холма, но ветра не было, и змей бессильно упал на землю.

К вечеру прояснилось, и бледные лучи солнца пробились сквозь разрывы в облаках. Ребятишкам наскучило забавляться со змеем, и они, размахивая бамбуковыми палочками с привязанными к ним сосновыми ветками 58, с песенкой стучали в двери:

Он попытался подпевать, но у него ничего не вышло. На сердце стало еще тяжелей.

Убьем крота... Этот глупый зверек, живущий в вечной тьме, похож на него самого...

Из дома напротив высунулась старуха и выбранила сорванцов. Она дважды в день приносила Родригесу еду.

Наступил вечер, подул ветерок. Он прислушался: заунывный вой ветра напомнил ему о темнице, о шелесте листвы в рощице за тюрьмой.

- Падре, падре... - послышался вдруг знакомый голос.

Священник поднял глаза на дверь.

- Падре, это я, Китидзиро...

- Я больше не падре, - Родригес стиснул руки. - Уходи, немедленно уходи. Если увидят, тебе несдобровать.

- Я хочу исповедоваться. Выслушайте меня!

- Одумайся!.. - Родригес понурился. - Я более не священник. Я - отступник.

- В Нагасаки вас называют «отступник Павел». Все только так и зовут...

Священник рассмеялся. Китидзиро не было нужды докладывать ему об этом. Он уже знал - знал, что Феррейру прозвали «отступник Петр», а его самого - «отступник Павел». Мальчишки часто горланили эту дразнилку под дверью.

- Выслушайте меня. Если отступник Павел может выслушать исповедь, стало быть, он может и отпустить мне грехи?