Эдмон Лепеллетье - Фаворитка Наполеона

Трестайон продолжал:

– Вы будете счастливы при нашем добром короле Людовике Восемнадцатом. Протестанты не осмелятся вести свои кощунственные проповеди, совращающие даже святых, оскорблять вашу религию и богослужение и отрицать чудеса. Вас не станут больше гнать на верную смерть то в слишком жаркие, то в слишком холодные страны. Ведь его величество император российский вместе с королем Франции, королем Англии и императором Австрии – со всеми нашими бывшими врагами, но нынешними доброжелателями и друзьями – берет нас под свое покровительство. Вы не будете больше солдатами и не станете платить подати; обещаю вам это именем короля! Мы все будем свободны! Желаете ли вы этого или же предпочитаете быть вечными рабами?

Собравшаяся группа мужчин, женщин и детей громко переговаривалась, жестикулировала и сыпала угрозами. На вопрос: «Желаете ли быть свободными?» – раздались голоса:

– Да, да! Долой рекрутчину! Да здравствует Людовик Восемнадцатый!

А когда оратор с яростью выкрикнул: «Желаете ли быть вечными рабами?» – толпа вся ответила:

– Нет! Долой Николя! Не желаем больше тирана!

Трестайон победоносно улыбался: он покорил свою аудиторию. Поэтому он продолжал с еще большей силой и зажигательностью:

– Знаете ли, товарищи, что следует сделать для того, чтобы избавиться навсегда от солдатчины, от сборщиков и от рабства? Достаточно очень малого. Нужно только, чтобы то, что вы видите здесь повешенным в изображении, – и при этом Жозеф еще раз указал толпе на изображение Наполеона, – было повешено в действительности, в живом его облике, на этом самом месте. Тиран будет низвергнут и понесет достойную кару, а вы… вы освободите страну от чудовища!

– Верно сказано, Жозеф! На виселицу Наполеона! – крикнул Серван, затесавшийся в толпу.

Ему вторили люди, сперва из безобидного подражания, потом опьянев от зажигательных речей и увлеченные животной стороной натуры, а главное – побуждаемые горячим желанием избавиться от налогов и военной службы.

И поднялось двадцать голосов, громких, отчаянных и убежденных в своей правоте:

– На виселицу Наполеона! Смерть тирану!

– Ах, если бы здесь были мои верные, мои надежные провинциальные друзья, – прошептал Жозеф, – я ручался бы за успех! Тут прервалось бы шествие Наполеона. Но что они делают? Почему не являются? И «Анжелюс» не звонят!

В это время вернулся Трюфем и зашептал что-то Жозефу на ухо.

– Как, – с гневом воскликнул последний, – церковь заперта и звонаря нет на месте? Ясно, что произошла измена. Уж одно отсутствие маркиза Мобрейля, который должен был руководить всем и все исполнить, само по себе доказывает, что мы покинуты на волю случая. Видишь ли, Трюфем, правительство боится… оно не решается освободиться от тирана! Э, и пусть себе! Зато здесь мы! Случай чересчур хорош для того, чтобы упустить его. Нужно действовать! Мы и втроем способны освободить страну. Я уверен в своих людях. Достаточно первого нанесенного удара; когда они увидят его окровавленным и готовым отдать свою подлую душу, они перестанут колебаться; они в клочья разнесут его тело и побросают в воды Дюранса. Позволь мне действовать!

– Поторопись, Жозеф, – шепнул подбежавший Серван, – экипаж узурпатора будет здесь через две минуты!

– Сыны прекрасных долин, – торжественно крикнул Трестайон, – Божественное Провидение ставит на вашем пути деспота, злобно упивавшегося вашей кровью, того, кто опустошил ваши хлебные амбары и поглотил своими войсками сок ваших виноградников, масло ваших оливковых рощ. Само небо привело его сюда, чтобы он понес достойную кару за все свои злодеяния. Через несколько мгновений он появится среди вас. Провансальцы! Неужели у вас не хватит храбрости?!

Экипаж уже въезжал на площадь, наполняя ее шумом колес, звоном бубенчиков и громким щелканьем бича. Кучер силился повернуть и пробить себе путь.

Экипаж оказался окруженным в одно мгновение. Раздались крики, угрозы, в воздух поднялись кулаки.

– Хватайся за камни! За оружие! – зажигательно крикнул Серван, снова затесавшийся в толпу и подстрекавший своих соседей, указывая им на остановившийся экипаж.

Град камней полетел в экипаж и разбил стекла окон. Можно было разглядеть раненного камнем в голову генерала Бертрана, который старался прикрыть своим телом императора. Последний откинулся вглубь, под фардэк, но был спокоен, хотя несколько бледнее обычного.

Кучер тщетно старался пробиться сквозь толпу и добраться до гостиницы «Почта», где они были бы в безопасности, а тем временем подоспели бы ехавшие позади иностранные комиссары и сумели бы разогнать всю эту толпу.

Кучер имел неосторожность взмахнуть бичом над неистовствовавшей толпой – и в то же мгновение бич вырвали, а его стащили с козел и скинули на землю.

Та же участь постигла и другого кучера, но ему посчастливилось, хотя и с сильными ушибами, все же подняться на ноги и с трудом дотащиться до конюшен гостиницы, где он и поспешил укрыться.

Серван подтолкнул нескольких головорезов к экипажу. Его обступили и стали выпрягать лошадей.

Императору грозила опасность стать пленником в своей же собственной карете, среди разъяренной и угрожающей, опьяневшей толпы. Он был подобен потерпевшему кораблекрушение на утлом суденышке, кидаемом разъяренными валами.

– Трюфем, – сказал тогда Трестайон, – мы докажем этому маркизу де Мобрейлю, что он годен лишь на то, чтобы подбирать ножны к штыкам. Когда он явится на поле битвы, то найдет землю, покрытую мертвецами, а нас совершившими великий переворот.

– Значит, мы идем? – спросил Трюфем, и его мрачный взгляд метнул угрожающую молнию на экипаж.

– Теперь как раз подходящий момент! – сказал Трестайон. – Ты увидишь, как мой нож вонзится в императорское брюхо! – И с этими словами он вынул из-за пазухи свой кривой нож.

Трюфем вооружился своим серпом, и они оба, пробивая дорогу через толпу, кинулись к императорскому экипажу.

Трестайон был уже в нескольких шагах от него и, замахнувшись, кинулся к правому окну с разбитыми стеклами, намереваясь всадить нож в грудь императора. Он уже собирался нанести удар, как вдруг нож выпал из руки, повисшей как плеть. Страдальческий вопль сорвался с уст, он стал звать Трюфема на помощь.

Сильный удар дубинки вышиб из его руки нож, а вторичный удар свалил с ног, прямо в оглобли императорского экипажа.

Ла Виолетт подоспел вовремя. Император был спасен.

Побежавший со своей грозной палицей по пятам Трестайона тамбурмажор лишил его возможности совершить задуманное преступление, а после этого кинулся на окружавших экипаж со стороны императора и заставил их отступить, грозно размахивая палицей.

Разбивая головы, ломая ноги, калеча плечи и лица, дубинка ла Виолетта летала в воздухе, словно цепь по снопам. Она была опаснее ружья и сабли и все вокруг себя превращала в какую-то кашу.