Юрий Корольков - Тайны войны

Леон принялся рассматривать монету. На обратной стороне была испанская надпись: «Астурийская республика. 1939 г.». Бенуа тоже заинтересовался. Он считал себя нумизматом, полагая, что каждый должен что-то коллекционировать. Монета действительно была редкая.

– Продайте мне, – обратился он к шоферу.

– Нет, месье, это не продается.

– Я вам хорошо заплачу.

– Нет.

Бенуа насупился. Монета могла бы украсить его коллекцию.

– Я заплачу двести франков.

– Нет, месье, монета не продается…

Симон тоже нахмурился, снова стал подчеркнуто вежлив и замкнут. От его оживления не осталось следа.

Завтракали в сельской гостинице на полпути в Валансьен. В полдень прибыли в штаб армии, разместившийся со всеми отделами в Вервейне – небольшом сонном местечке, где только по воскресеньям, в базарные дни, наблюдалось какое-то оживление. Пребывание штаба тоже не отразилось на идиллическом облике Вервейна. Он остался все таким же сонным очаровательным местечком с размеренной и монотонной жизнью.

Камуфлированная машина журналистов въехала в Вервейн в тот час, когда штабные офицеры после обеденного отдыха возвращались на службу. В полевой форме, они браво шагали по узеньким тротуарчикам, козыряли друг другу, расшаркивались перед дамами. Жены и дочери вервейнских аборигенов вдруг в изобилии высыпали на улицы по совершенно неотложным делам именно в тот час, когда штабисты дефилировали на службу. Оживление на улицах продолжалось ровно столько времени, сколько офицерам требовалось, чтобы пройти от квартиры или меблированных комнат до штаба. А так как большинство офицеров поселились ближе к службе, то уличная сутолока продолжалась недолго. К тому времени, когда Симон вывел машину на базарную площадь, мощенную красноватым булыжником, офицеры скрылись в подъездах. Следом за ними исчезли и озабоченные девицы. Вервейн принял снова свой обычный сонный облик. Здесь, в прифронтовом местечке, как и в Париже, войны совершенно не чувствовалось. Вервейн произвел на Терзи и Бенуа совершенно противоположное впечатление. Жюль подумал: «Какое спокойствие! Значит, я прав, войны не будет…» Леон сделал вывод: «Разве это война? Живут как на учениях». Оба высказали мысли вслух, но спорить не стали.

Машина остановилась у подъезда двухэтажного здания штаба.

Командующий 9-й армией генерал Корап, человек средних лет, начинающий преждевременно тучнеть и уже с трудом затягивающий на ногах обмотки, встретил корреспондентов подчеркнуто вежливо. Он только что поднялся после обеденного отдыха. Припухшие глаза его носили следы недавнего сна. Добродушно-застенчивый, лишенный какой бы то ни было военной выправки, генерал явно старался понравиться журналистам, произвести впечатление. Радушно улыбаясь и доверительно склонившись к собеседникам, будто сообщал им большую тайну, командующий армией сказал, что ждал их приезда – ему накануне звонили из ставки. Генерал уже принял необходимые меры. Он предупредил командира дивизии. Господа корреспонденты могут рассчитывать там на исключительный прием.

Через несколько минут генерал Корап с таким же конфиденциальным видом рассказывал гостям о том, как он брал в плен Абдаль-Керима во время какого-то очередного восстания рифов в Северной Африке, как вождь повстанцев благодарил его, тогда еще лейтенанта Корапа, за то, что именно он пленил его. Это событие, происшедшее лет пятнадцать тому назад, по-видимому, было вершиной военных удач генерала. О походе он вспоминал с гордостью и нескрываемой похвальбой. Чтобы проверить, какое впечатление производят на слушателей его слова, генерал откидывался на спинку кресла, потом снова склонялся к ним, как заговорщик.

Журналисты доставили большое удовольствие генералу. В течение часа они вежливо выслушивали подробности пленения Абдаль-Керима. Генерал с некоторой грустью и сожалением отпускал корреспондентов. На прощание долго жал каждому руку.

– А теперь, – почему-то понизив голос, сказал генерал Корап, – поезжайте на передний край. Я рад буду услышать ваше мнение о моих войсках.

Генерал проводил их до двери. Он оставался неизменно вежливым.

Чего другого, а вежливости во французской армии хоть отбавляй! Терзи иронически отметил это про себя, вспоминая другие встречи и наблюдения. Начиная от посещения ставки, они пребывали в атмосфере такой приторной вежливости, которая, будто зеленый луч уличного светофора, открывала им все дороги.

Генерал Корап поручил адъютанту проводить гостей до дивизии, хотя дорога здесь была прямая и заблудиться не представлялось никакой возможности.

В дивизию – она стояла на правом фланге армии, близ такого же сонного городка, как Вервейн, – приехали к вечеру. Заночевали в гостинице. Хозяйка подала им нагретые простыни. Все было как в мирное время.

Утром отправились в полк. Командир дивизии тяготился бездельем и скукой фронтовой жизни. Он сам вызвался сопровождать гостей. Через полчаса езды машины свернули в сторону от дороги, к одинокой крестьянской усадьбе. За садом, обнесенным невысокой каменной стеной, тянулась траншея, исчезавшая в мелком кустарнике.

В тот год зима во Франции стояла суровая, и только в половине марта солнце начало по-весеннему пригревать землю. Во дворе усадьбы солдаты грелись на солнцепеке. Они сидели на куче бревен, видимо приготовленных для ремонта хижины. Но война нарушила планы хозяина. Сырые и потемневшие бревна лежали посреди двора рядом с кучей дров, напиленных из тех же бревен.

С появлением офицеров солдаты вскочили, вытянулись и стояли до тех пор, пока комдив не исчез в дверях хижины. Избавившись от присутствия начальства, солдаты почувствовали себя вольно, окружили машины и принялись расспрашивать шоферов о новостях, допытываясь, кого и зачем привезли они в полк.

Терзи остался во дворе, прислушиваясь к разговорам.

Вскоре в проломе стены, отгораживающей усадьбу от сада, появилась долговязая фигура в солдатской одежде. В руке солдат держал лопату и грабли, зажав оба черенка в широкой ладони. Он неторопливо перешагнул через пролом и присоединился к группе, стоявшей вокруг машины.

– Эй, Фрашон, – встретил его невысокий смешливый парень в засаленном кителе и таких же потертых штанах, – твои кролики еще не подохли?

– Ладно, ладно, – добродушно ответил солдат, которого назвали Фрашоном, – скоро ты у меня попросишь кроличьего рагу! Это будет раньше, чем станут нестись твои куры.

Фрашон попросил закурить, набил трубку, постоял, послушал и, вскинув на плечо лопату и грабли, полез обратно в пролом.

Терзи подошел к стене, заглянул в сад. В углу, за кряжистыми ветвями старых яблонь, громоздились самодельные клетки, сколоченные из ящиков. В одной из них за проволочной сеткой лежала крольчиха и вокруг прыгали малыши – пушистые шарики. Рядом на крыше сарая возвышалась голубятня. Около нее, стоя на лесенке, возился солдат. Куском фанеры он вычищал из голубятни помет.