Хамза Есенжанов - Яик – светлая река

Он направил коня по дороге в город.

Неутомимый в верховой езде Нурым, выезжая из аула спозаранку, прибывал в уездный центр обычно задолго до вечера. И на этот раз уже после полудня он мог бы уже въехать на городскую улицу. Всю дорогу Нурым громко, на всю степь, пел песни, но перед самым городом вдруг смолк, запечалился, поехал медленней.

С детства рос он беспечным, никогда не задумывался о завтрашнем дне. Далекий от забот о семье, о скоте, занятый только собой, Нурым незаметно выскользнул из-под сурового влияния отца и жил беспечным весельчаком: среди молодежи пел песни, среди стариков был жырши – сказителем. Не тревожили его прежде и заботы путника: «Куда приеду, где остановлюсь?» А сегодня нет-нет да всплывала тревожная, назойливая мысль: «Куда, к кому, зачем я еду?» Иногда как будто голос со стороны спрашивал: «Нурым, куда направился? Какая забота несет тебя в город?»

Ответить можно, конечно, – не в первый раз уезжать из аула. Разве не гостил он в прошлом году целый месяц в далеком Акберли и Чулане?! А в позапрошлом? Разве не разъезжал он месяцами?! Разве не бывал всегда там, где той, где веселье?

«Нет! – снова упорно набегала тревожная мысль. – Прежде было совсем другое. А сейчас, признайся, ведь не на той, не на вечеринку спешишь?»

Как ни старался Нурым настроиться на беспечный лад, мучительные сомнения не покидали его. «А что будет, если сын грозного хаджи Шугула умрет, как Баки? Ведь Баки тоже, подобно Нурышу, слетел с коня. По словам Бекея, у него тоже будто бы вывихнулось плечо. Ай, трудно верить Бекею. Если б у Нурыша был просто вывих, лежал бы он так долго без памяти? Случится с ним беда – Шугул коршуном накинется на наш аул. И никто не станет винить Нурыша, хотя он и напал первым и сам свалился с коня», – думал про себя Нурым. И тут же ясно понял, что поездка его совершенно бесцельна, всего лишь жалкая попытка укрыться, спрятаться, уйти от расправы. Он беспокойно заерзал в седле. «Ты трус! Твоя жизнь пуста. Ты беспомощный сопляк, даже не можешь постоять за себя! Другие джигиты, сверстники твои, получили образование, служат, о крае родном заботятся. А ты? На что ты способен? Чем можешь похвастаться? Как перекати-поле, куда подует ветер, туда и катишься?» – корил он себя…

– Эй! Ты!.. – неожиданно окликнул его крупный темнолицый вооруженный всадник, выскочивший вдруг из оврага возле Шидерты. – Ты, кажется, племянник Шагата, тот самый смуглый певец, а?

Нурым растерялся, увидев перед собой человека, о дерзких проделках которого говорила вся степь.

– Ассаламуалейкум, Маке! – поздоровался Нурым, направляя к путнику коня и почтительно протягивая обе руки. – Вы тот самый Маке? Ойпырмай…

– Едешь вступать в ханскую дружину? – спросил грозный путник, пожимая руку Нурыма.

Не отрывая от всадника глаз, не зная, что ему ответить, Нурым молча застыл на коне.

– Тот самый, тот самый Маке… который взбудоражил всю волость… – пробормотал он.

– А ты не болтай. Говори: куда направился?

– В город, Маке. Я тоже немного потревожил аул…

– В городе тебя не ждут ни той, ни развлечения. Брось эту затею, лучше поедем со мной. Я не ошибся, ты ведь тот самый долговязый Нурым, певец Нурым, да?!

– Ойбой, Маке-ау, объясни толком, куда зовешь меня? Куда тебя самого нелегкая несет?

– Там, где Мамбет, разве бывает спокойно? То же самое, что и в прошлом году. Но если тогда за мной погнался волостной, то теперь сам хан и вся его свита на меня взъелись. Это долгий разговор, после узнаешь. Ну, а сейчас как, поедешь со мной?

– Куда?

– К старику Губайдулле.

– Я не знаком с ним. Может быть, скажешь все-таки, что случилось? Куда спешишь, куда меня зовешь?

Путник лишь махнул рукой, видать, действительно торопился.

– Недосуг болтать мне, дорогой. Завтра… нет, сегодня ночью увидимся. Ты, наверное, у Фазыла остановишься? Чего глаза вытаращил? Да, да, у Шагатова Фазыла, своего нагаши. Он ведь в городе живет, у него останавливайся. Я тоже туда заеду… Дом Фазыла недалеко от бойни.

Путник ударил коня и пустился рысью. Конь под ним был могуч, как и всадник; далеко закидывая передние ноги, вытянув гривастую шею, он несся легко, свободно, не чувствуя тяжести рослого, крепко сбитого Мамбета; хребет был чуть прогнут, мышцы на крупе ходили волнами. Нурым проводил его восхищенным взглядом. Все было загадочным: и неожиданная встреча с всадником, вывернувшимся из оврага, и торопливые его слова, за которыми чувствовалась тревога. Раньше Мамбет поражал всех своими выходками; сейчас же его непреклонный, решительный вид казался Нурыму особенно таинственным. Точно какой-то волшебник из сказки, появился и мигом исчез.

– Астафыралла! Ну и мчится! Не Мамбет – буря! Огонь! – воскликнул вслед ему Нурым.

Но Мамбет уже не слышал. Не успел Нурым опомниться, как всадник был далеко на увале.

Помедлив, покачав головой, Нурым шагом пустил коня по дороге в город. «Да благословит его всевышний! Хорошо, что встретил, он напомнил мне о Фазыле. А я и не знал, что нагаши в городе живет. Вот повезло, непременно у него остановлюсь», – подумал он облегченно.

Когда Нурым обернулся, Мамбет, рожденный для быстрой скачки, сын степей, нырнул в это время в редкий кустарник. Всадник показывался то здесь, то там. Нурым устал оглядываться, заболела шея. Мамбет долго не выходил из головы – один за другим вспоминались Нурыму события из бурной, полной приключений жизни Мамбега.

«Ну и Маке! Ну и Мамбет!» – расхохотался он вдруг, вспомнив один из случаев.

«…О чем только не вспоминает человек, когда один в пути, да еще после долгих скитаний?! – рассказывал однажды Мамбет. – Когда я вернулся в родную степь, все прошлое так и стало перед моими глазами, как живое. Еду себе один, песни пою, чтобы путь сократить. Порой от хорошего настроения кричу, но иногда скучно становится, хочется с кем-то поговорить. Ехал, ехал и вспомнил: кажется, где-то здесь останавливался аул Курлена в осеннюю стрижку овец. Заеду переночевать. И еще вспомнил, как однажды Курлен оскорбил меня, унизил словами. Я тогда молод был, не слишком остер на язык, да и силенки не хватало, тонкий был, хрупкий. Все лето пас тогда скот богача Сорокина, а к осени возвращался домой. И вот как-то по пути зашел я к Курлену. Стоял он возле своего дома.

– Ассаламуалейкум, ата! – говорю. Он быстро обернулся, выпучил на меня глаза.

– С собакой иди здоровайся, наглец! – говорит.

«Что я ему сделал?» – растерянно подумал я. Почесываю затылок и топчусь на месте, не знаю, что дальше делать… Смотрю: оказывается, бай только-только справил нужду, завязывает шнурок подштанников.

– Что за невежда, здоровается с человеком, справляющим нужду?! Прочь отсюда! – взорвался он.