Чарльз Кингсли - Ипатия

Рафаэль поймал мула, посадил раненого на седло, и маленькая группа двинулась в путь. Они покинули большую дорогу и свернули на боковую тропинку, которая, по словам воина, хорошо знавшего местность, должна была кратчайшим путем привести их в Остию.

– Мы спасены, если достигнем цели до заката, – произнес он.

– А пока, – возразил Рафаэль, – нас охраняет моя собака и кинжал. Кинжал отравлен, о чем я уведомляю всякого встречного. Таким образом мы оградим себя от мародеров.

«Но все-таки, как глупо было с моей стороны вмешиваться во все это дело – продолжал размышлять молодой еврей. – Какой интерес может представлять для меня этот старый бунтовщик? Если мы будем настигнуты и схвачены, мне грозит самое меньшее, смерть на кресте за то, что я способствовал бегству этой парочки. А все-таки довольно странно, что в этом дурацком путешествии я наткнулся на этого почтенного старика, да еще с молоденькой дочерью. Посмотрим, к какому разряду блох они относятся!»

Раздумывая о старике, Эбен-Эзра невольно думал и о его дочери и то и дело поглядывал на нее. Эта девушка была красива, очень красива. Правда, черты ее не были столь правильны, как у Ипатии, в фигуре не было той величественности, но зато в лице выражались бодрость, решительность и нежная задумчивость, – сочетание, которого ему еще не приходилось встречать в человеческих лицах.

Рафаэль не мог отвести от нее глаз и с удивлением заметил, что девушка отвечала на его взгляд лучезарной улыбкой, свободной от жеманства и кокетства.

«Она патрицианка, – подумал он. – Но, вероятно, не уроженка города. В ней чувствуется сама природа, а может быть что-то другое, чистое и неоскверненное человеческими выдумками и прикрасами».

Наблюдая за девушкой, молодой еврей испытывал какое-то особенное наслаждение, которого его утомленное сердце не испытывало уже много лет.

Рафаэль и его спутники долго шли молча; наконец старый воин обратился к нему с вопросом:

– Могу ли я узнать, кто ты, мой благородный спаситель? Я должен был бы еще раньше выразить тебе свою признательность, если бы не эта моя дурацкая слабость!

– Я? Блоха. Простая блоха, не более!

– По крайней мере, патрицианская блоха, судя по твоему разговору и обращению.

– Не совсем так. Я был богат, мог бы и снова разбогатеть, как уверяют, если бы был настолько глуп, чтобы пожелать этого.

– О, если бы мы были богаты! – со вздохом сказала девушка.

– Тогда бы ты была еще несчастнее, моя дорогая юная повелительница. Поверь блохе, которая основательно изучила этот вопрос.

– О нет, тогда мы могли бы уплатить выкуп за брата! А теперь мы сможем достать денег только по возвращению в Африку.

– Мы и там ничего не получим, – прошептал воин. – Ты забываешь, мое бедное дитя, что я заложил все свое имущество для снаряжения легиона. Нужно смотреть правде в глаза.

– Да, но ведь он пленник! Он будет продан в рабство. Быть может, даже распят! Он не римлянин. О Боже, будет распят!

И девушка горько заплакала, но скоро овладела собой. Ее лицо прояснилось и опять стало приветливым.

– Прости меня, отец, – заговорила она, – Бог не оставит нас!

– Милая девушка, – начал Рафаэль, – если тебя так пугает будущность твоего брата и ты нуждаешься в некотором количестве презренного металла, то может быть мне удастся достать для тебя в Остии необходимую сумму.

Она недоверчиво посмотрела на еврея и на его изодранную одежду. Смущенно краснея, она попросила извинить ее за невольные сомнения.

– Твое недоумение совершенно законно. Но моя собака так полюбила тебя, что без сомнения предложит тебе свое ожерелье, в награду за хлопоты и возню с ее щенками. Я схожу к раввинам, приведу в порядок все свои дела и достану денег.

– К раввинам? Ты еврей? – спросил воин.

– Да, я еврей. А ты христианин, как мне кажется? Может быть, стесняешься принять что-либо от меня? Я знаю, ваша секта в большинстве случаев легко относится к таким вопросам и прекрасно ведет денежные дела с моим упрямым, неверующим народом. Но не смущайся, милая девушка. В сущности я так же мало еврей, как и христианин.

– В таком случае, да поможет тебе Господь!

– Кто-то или что-то, но всегда помогало мне в течение тридцати трех лет привольной жизни. Но, извини, это странная речь для христианина!

– Тебе нужно быть прежде всего хорошим евреем, а затем ты станешь хорошим христианином.

– Вполне возможно. Но я не стремлюсь ни к первому, ни ко второму, не собираюсь даже стать хорошим язычником. Оставим этот разговор; я буду вполне доволен, если мне удастся быть добрым животным, вроде моей собаки.

Старый воин посмотрел на Рафаэля с выражением сосредоточенной грусти. Молодой еврей уловил этот взгляд и понял, что перед ним находится человек недюжинного ума.

– По-видимому, мне придется строго обдумывать каждое выражение, чтобы не быть вовлеченным в истинно-сократовские прения… Позволь мне поэтому спросить тебя, кто ты?

– Сегодня утром я был предводителем легиона, а что я теперь ты знаешь так же хорошо, как и я.

– Вот этого-то я и не знаю. Меня глубоко удивляет ясность твоего духа в такую минуту, когда, мне кажется, тебе следовало бы оплакивать свою судьбу, подобно Ахиллесу на берегах Стикса [100], или переносить горе с улыбкой, как учили меня в юности, когда я забавлялся стоицизмом. Но ты не принадлежишь к этой школе, так как только что называл себя глупцом?

– А истинного глупца, не правда ли, не скоро удастся довести до подобного признания? Да будет так! Я безумец, но если Бог приведет нас благополучно в Остию, то почему же мне не предаваться радости?

– А чему тебе радоваться?

– Высшее благо достается безумцу тогда, когда Господь открывает ему его неразумие. А это случается в то время, когда он считает себя мудрейшим из мудрых. Выслушай меня. Четыре месяца тому назад у меня было все, что дорого сердцу: здоровье, почести, имения, друзья. В порыве безумного честолюбия, не слушая настоятельных предостережений моих верных друзей и умнейшего из святых, я рискнул всем. Но жестокий урок доказал мне, что друг, никогда меня не обманывавший, оказался правым.

– Смею спросить, кто этот верный друг?

– Августин из Гиппона.

– Ах, как выиграл бы весь мир, если бы великий диалектик направил свое убедительное красноречие против самого Гераклиана! – воскликнул Рафаэль.

– Он сделал это, но Гераклиан не послушался.

Рафаэль с горечью рассмеялся.

– Ты знаешь наместника?

– Я знаю его лучше, чем бы мне того хотелось!

– Сомневаюсь в твоей проницательности, если ты не сумел открыть много интересного в этом возвышенном характере.

– Почтенный воин, я не сомневаюсь в его высоких качествах, даже в некотором вдохновении. Как удачно был выбран, например, момент, когда он убил своего брата по оружию, Стилихона!