Константин Федин - Первые радости

Вера Никандровна намеревалась войти в канцелярию, но встретила Ознобишина. Он узнал её как завсегдатая приёмной, сказал, что доложит товарищу прокурора, и просил посидеть.

— Вы вместе? — обратился он к Лизе, вдруг задерживаясь.

— Да, со мной, — ответила Извекова.

— По тому же делу?

— Нет, просто нам по пути, и мы зашли.

— Извините, кажется, вы Мешкова? Я видел вас в гимназии на выпускном акте.

— Да, — сказала Лиза.

«Вот я тебя сейчас разоблачу!» — говорил отчётливый взгляд Ознобишина. «Правда, ты ни в чём не повинна и заслуживаешь сострадания», — отзывались взгляду участливые складки вокруг рта. «Но как упоительно сознавать, что уже давно отыскано все то, что ты старалась спрятать», — возражала вкрадчивая усмешка. «Тебе некуда деваться, ты попалась, однако не пугайся, я тебя не трону», — обнадёживал и добродушно утешал благожелательный облик кандидата.

— Вы хотите о чём-нибудь спросить? — выговорила Лиза, теряясь от этой молчаливой игры незнакомого лица.

— Я только хотел узнать, не по тому ли вы делу, что и госпожа Извекова, — слукавил Ознобишин и, потирая свои немужские ручки, удалился в канцелярию.

— Какой странный человек, — сказала Лиза. — Ему, наверно, все известно о Кирилле, правда? Почему вы не спросили?

— Я как-то раз обратилась к нему, он сказал: отвечать на вопросы по делам относится к компетенции господина товарища прокурора. Ах, Лиза, — вздохнула Извекова, мягко прижимаясь к ней плечом, как будто ища опоры. — Для меня — это вся жизнь. А для них — только дело. Одно из сотни дел.

За поворотом коридора прозвенел высокий смех. Двое молодых чиновников медленно направлялись к выходу. Толстолицый свежевыбритый рассказывал худощавому коллеге, сильно оттягивая его локоть книзу и на каждом шагу останавливаясь:

— Тогда что же наш адвокатишка выкидывает? Не моргнув глазом, он просит у председателя суда слова и говорит: что касается статьи, на которую сослался господин обвинитель, то ему следовало бы обратить внимание на разъяснение сенатской комиссии за номером 1215 от десятого мая тысяча восемьсот девяносто девятого года, где этой статье даётся совершенно иное толкование. И садится. Суд удаляется на совещание. Обвинитель сломя голову летит в библиотеку и — можешь себе представить? — ни похожего номера, ни такого числа мая месяца в сенатских решениях не обнаруживает. Тогда он кидается в адвокатскую и — понимаешь — вне себя от злости заявляет, что господин защитник ввёл суд в заблуждение, ибо сенатского разъяснения, на которое адвокат сослался, не существует в природе! Тогда наш нахал преспокойно отвечает: «Значит, я ошибся. Но об этом, господин прокурор, вам надлежало сказать суду в зале заседаний, а теперь поздно, — ваш темперамент уже не может иметь влияния на дело!» Как тебе нравится, а?!

Опять высокий смех на звонком фальцете пронёсся по коридору, и худощавый чиновник наконец дотянул на своём локте почти повисшего толстяка до выхода.

Как только улеглись отголоски смеха, из поворота коридора, звеня кандалами, появился арестант в сопровождении стражника. Они молча выбрали место наискосок от дивана, который занимали Извекова и Лиза, и уселись спокойно, как люди, привыкшие подолгу терпеливо дожидаться.

Арестант был рослый, с красивым узким лицом и умным, но заторможенным взглядом, без движения в матовых зрачках. Небольшой, правильный, как будто срисованный с картинки рот был взят в скобочки горьких морщин, тень непобритой бороды резко подсинивала щеки. Он сидел с раздвинутыми коленями, узенькая цепь свисала из-под суконной куртки между ног, усами расходясь к щиколоткам. Она коснулась пола несколькими звеньями. Стражник рядом с ним был коротышкой. На бедре у него болтался длинный револьвер в чёрной кобуре, на которой сияющим салом в подробностях обозначалась система оружия — от курка и барабана до огромной мушки. Садясь, стражник передвинул револьвер с бедра на ногу, и кобура достала кончиком до коленки. Он вытер кулаком соломенно-жёлтые ершистые брови и грозно кашлянул. Оба они стали глядеть на женщин.

Лизу взволновал остановившийся на ней взгляд арестанта. Неподвижная, притягающая, бессветная глубина его зрачков пробуждала одновременно страх и какое-то почитание. Молодой, видимо очень сильный, человек о чём-то неотступно думал, но лицо его словно навсегда отказалось выражать ход размышлений. Оно не было мертво, оно было живо, но той живостью без перемен, какая бывает на портрете.

Лизе пришлось употребить очень трудное усилие, чтобы оторваться от глаз необычайного человека. Обернувшись к Вере Никандровне, она увидела, что та тоже смотрит на арестанта и также не может оторваться. Тогда Лиза, с боязнью и неодолимой тягой, опять перевела взор на арестанта и внезапно заметила, как его рот чуть-чуть утратил свою нарисованную правильность и сделался до-детски злым. Она вдруг шепнула Вере Никандровне:

— Можно для него что-нибудь сделать?

— Что-нибудь дать? — не поняла Извекова.

— Да, да. У меня ничего нет. У вас есть?

Вера Никандровна открыла ридикюль.

— Только вы, вы! Я не могу, — сказала Лиза.

Вера Никандровна осторожным голосом спросила у стражника:

— Разрешается подать… ему?

— Христа ради? Христа ради можно, — согласился стражник покровительственно.

Извекова приблизилась к арестанту. Он протянул руку и взял деньги, не проговорив ни слова, а только сдвинув коленки, в кандалы как будто сказали за него, на своём языке, что он хотел.

— Сколько? — поинтересовался стражник.

Арестант разжал кулак. Стражник пальцем пересчитал на его ладони деньги и мотнул головой, разрешая спрятать.

— Поди купи махорки, — сказал арестант, нехотя шевеля губами.

Стражник почесал лоб, сдвинул фуражку на затылок и потом — солидно водворяя её на положенное место:

— А потребуют к следователю?

— Дай бог — к обеду.

— Смотря как, — усомнился стражник.

— Без тебя дверь, что ли, не найду? — сказал арестант, немного подумав.

— Ты найдёшь. А с меня спросят: где конвоир?

Они разговаривали, не глядя друг на друга и по-прежнему рассматривая женщин. Стражник придержал одной рукой револьвер, другой вытащил из кармана жестяную коробку и щёлкнул по ней ногтем. Открыв, он поставил её на сиденье и вместе с арестантом начал свёртывать цигарку. Ничего на свете будто не существовало для них, кроме закуривания: серьёзны и благоговейны были их движения, точно под руками у них находился жертвенник, а не облезлая жестянка из-под монпансье. Уже кончая курить, стражник проговорил в таком спокойствии, будто разговор и не прекращался:

— Пойдём домой — купим.

— Домой? — сказала удивлённо Лиза, обращаясь наполовину к Вере Никандровне, наполовину к стражнику.