Филипп Боносский - Долина в огне

Бенедикт, внимательно слушавший молодого священника, содрогнулся. На лице отца Брамбо отразилась острая жалость к самому себе, и мальчик, в свою очередь, пожалел его всем сердцем. Неожиданно Бенедикт воскликнул:

— Когда-нибудь и я буду священником!

Отец Брамбо с удивлением посмотрел на него.

— И приедешь сюда? — спросил он наконец, поняв.

Бенедикт кивнул, упрямо сжав губы.

— К этим рабочим, к этим людям? — Отец Брамбо потрепал Бенедикта по затылку. — Ты вышел из их среды, Бенедикт. Поэтому ты прав. Ты должен быть здесь, ты здесь нужнее, чем я. — В глазах его глубоко спряталась горечь, он угрюмо отвернулся и продолжал: — Эти люди нуждаются в духовном руководстве особого порядка. Им нужны священники из их среды, если таковые найдутся. Священники с мускулами, — сказал он брезгливо. — Или такие, как ты. А вдруг в один прекрасный день они восстанут против правительства?.. — Он посмотрел на Бенедикта испуганными глазами. — О, не будь так уверен, что этого не случится! — вскричал он, словно Бенедикт возразил ему. — А события в Бостоне, например! Забастовка полисменов! Полисменов, Бенедикт! — повторил он, понижая голос. — Да благословит бог губернатора Кулиджа, хотя он и протестант, — добавил отец Брамбо.

Они продолжали идти вперед, пока не дошли до луга, где в наступающих сумерках темнела июньская травка.

— Здесь была всего одна забастовка, — заверил священника Бенедикт. — Давно, в тысяча девятьсот девятнадцатом году. Здесь не очень-то позволяют рабочим бастовать, — сказал он, — фараоны перебьют всех.

— Кто? — удивленно переспросил отец Брамбо.

— Фараоны. Заводская охрана. Полиция Сталелитейной компании, — объяснил Бенедикт. — Они убьют рабочих, они их перестреляют.

— Ну что ты, — запротестовал отец Брамбо.

— Конечно, убьют, — твердил Бенедикт.

— Но зачем рабочим бастовать? — Отец Брамбо беспомощным взглядом окинул окружавший их пейзаж, словно тот стал еще более враждебным, чем прежде, таил в себе самые неожиданные опасности.

— Потому что мы все бедняки, — бездумно ответил Бенедикт.

Отец Брамбо остановился и укоризненно посмотрел на него.

— Ах, Бенедикт, — сказал он. — Мне странно слышать это от тебя! Бедность вовсе не означает, что люди должны отвернуться от бога и уверовать в коммунизм, — заключил он с улыбкой.

Бенедикта вдруг обдало жаром.

— Вот так говорили и те! — вскричал он. Он повернулся к отцу Брамбо и взволнованно произнес: — Я знаю одного человека, они ему говорили... Но, отец мой, они били его за то, что он не указал, кто состоит в союзе!

Отец Брамбо воззрился на него.

— Он хочет организовать профсоюз! — настаивал Бенедикт, как будто отец Брамбо возражал ему.

— Коммунист! — пролепетал наконец испуганно и недоверчиво отец Брамбо. — Ты знаком с коммунистом?

Бенедикт молчал в нерешительности. Он никогда не рассказывал отцу Брамбо о том, что с ним произошло. Щеки его заалели; он опустил голову, стиснул руки и прошептал дрожащим голосом:

— Нет, отец мой.

Священник бросил на него успокаивающий взгляд и ласково похлопал по плечу. Они молча шли по дороге. Мальчика переполняло горькое чувство; он сказал, не поднимая головы:

— Моего отца уволили с завода, а теперь Банк хочет купить наш дом.

Отец Брамбо заморгал ресницами, он был поглощен собственными мыслями.

— Что? — спросил он.

— Моего отца уволили с завода! — повторил Бенедикт громко, горько.

— О! — сочувственно воскликнул отец Брамбо. — Но, вероятно, скоро он опять получит работу.

— Конечно, когда завод возьмет его обратно, — многозначительно ответил Бенедикт и с тревогой добавил: — Поскорей бы это произошло! Ведь они требуют, чтобы в июле мой отец выплатил за дом. Того же они требуют и от отца Дара.

Молодой священник круто остановился.

— От отца Дара? — повторил он.

— Да, выплатить за церковь или продать, — ответил Бенедикт.

— Я не понимаю, — сказал молодой священник, нахмурившись.

— Все дело в закладной — они хотят купить церковь вместе с землей, — объяснял Бенедикт с насмешливой улыбкой. — Они хотят снести ее и забить шлаком всю Яму доверху! — Он доверчиво глядел на отца Брамбо, не скрывая своей иронии.

— Откуда ты это знаешь?

— Все уже получили письма, — ответил Бенедикт. — Отец Дар сам сказал мне насчет церкви.

— Сказал тебе?

— Когда я заходил к нему сегодня.

— Ах, так, — промолвил отец Брамбо.

— Но он не продаст церковь, — торжествующе заявил Бенедикт. — Нет, вообразите только — продать церковь! Святую церковь! Да пусть бы меня убили, я бы не продал! — прибавил он с гордостью.

— Конечно, конечно, — подтвердил отец Брамбо, но Бенедикт не был уверен, что тот расслышал его горькие слова. Они все шли и шли в наступающих сумерках, пока не достигли того места, где начиналась свалка. Отец Брамбо резко остановился и поднял голову. Его тонкие ноздри затрепетали, он повернул Бенедикта за плечи.

— Пора возвращаться, — сказал он.

Обратно они шли быстрее и в полном молчании. У калитки отец Брамбо дотронулся до плеча Бенедикта и сказал:

— У нас впереди еще много прогулок. Когда я бываю с тобой, моя работа кажется мне менее... трудной, чем казалась вначале.

— Вот погодите, вам еще здесь понравится! — с жаром заявил Бенедикт. — Отец Дар сказал, что больше не будет пить, и тогда...

— Отец Дар, — резко оборвал его молодой священник, — не пьет!

Все бросились бежать вниз по склону холма, словно услышали звуки набата. Мужчины, женщины и дети, собаки и даже коровы стремительно спускались по Тенистой улице вдоль канавы к Большому Рву. Бенедикт бежал вместе со всеми. «Там идет бой!» Он увидел мистера Драгробуса — тот бежал в шерстяной фуфайке, спущенные подтяжки хлестали его по бокам — и его длинноногую дочку Лену, и миссис Тубелис, которая, задыхаясь, прижимала руки к груди, и множество негров: мужчин, женщин, детей. Они вливались в поток и неслись вперед, обгоняя всех.

Рва больше не было. Вместо него до самых холмов извивалась длинная насыпь с пологими краями, напоминавшая свежезасыпанную могилу. Вот уже несколько дней, как рабочие со своим желтым краном и новыми грузовиками отошли дальше к железнодорожному мосту. Рва больше не было. Ров исчез! А вдоль дороги, белой от известковой пыли и бурой от шлака, перед каждой лачугой высились груды мебели и скарба, и меж ними, как синие муравьи, копошились шериф со своими подручными и заводская охрана Сталелитейной компании, — ведь все эти лачуги принадлежали Компании. Они вытаскивали из домиков столы и стулья и складывали их на дороге.

В конце улочки группа полицейских таранила запертую дверь длинной балкой. Деревянная дверь раскололась, послышались крики, — полисмены выволокли из дома сопротивляющуюся женщину и мужчину с окровавленной головой, а затем стали вышвыривать на залитую солнцем дорогу разную рухлядь.