Александр Воинов - Комендантский час

Однажды она задала себе вопрос: кто же в порту имеет наиболее свободный доступ к кораблям, складам и грузам? И сама ответила: конечно же, грузчики! Так не следует ли среди них поискать тех, кто ей нужен?..

На следующее утро Лену послали на один из причалов помогать в погрузке. Капитан баржи торопился выйти в море: на другой день два немецких военных корабля должны были отплыть в том же направлении, и он рассчитывал на их прикрытие, поэтому всех, кого можно, мобилизовали на погрузку.

Грузчики бросали мешки с зерном на широкую ладонь стоявших на причале амбарных весов. И после того как молодой худощавый паренёк Миша Ильянков, точными движениями кинув на противовес двухпудовые диски гирь, определял, сколько килограммов тянут мешки, грузчики вскидывали их на спины и, сутулясь, устремлялись по длинным сходням вверх, к борту баржи. Мешки шлёпались на палубу у самого края трюма. Дежурный матрос большим острым ножом вспарывал верхний шов каждого мешка, после чего грузчик, придерживая мешок за нижние углы, опрокидывал его вниз. Вспыхнув в солнечном луче, струя зерна исчезала во мгле ненасытного трюма.

Возвращаясь за новой кладью, грузчики пробегали мимо Лены, стоявшей рядом с весами, и кидали ей пустые мешки, а она, аккуратно расправив, складывала их в стопку.

Пока грузчики, взвесив мешки, перетаскивали их с весов на баржу, у Миши с Леной возникала короткая передышка и они успевали переброситься несколькими словами. Знали они друг друга ещё раньше, но до сегодняшнего дня никогда вместе не работали.

Миша был так худ, что его рубашка казалась натянутой прямо на рёбра. Но лицо с морским блестящим загаром всегда было весело, тёмные глаза смотрели с затаённой улыбкой, словно Миша знал что-то смешное, но другим не говорил.

Когда наступил час обеда, Лена присела на стопку мешков, зябко кутаясь в старенькую ватную куртку. Стоял сумрачный, непроглядно-серый день, вконец испорченный ссорой с Надей.

Миша сел неподалёку от Лены. Вытащил из кармана бумажный свёрток, разметал рукавом на площадке весов просыпанное зерно, разломил пополам кусок хлеба и придвинул своё богатство поближе к Лене.

— На, заправляйся!

— Не хочу, — ответила Лена. Ей действительно не хотелось есть.

— Пожалеешь, — усмехнулся Миша и вонзил зубы в хлеб с таким аппетитом, что Лена невольно улыбнулась.

— Аппетит у тебя как у молодого волка. А в чём душа держится, непонятно!

— О, ты меня ещё не знаешь! Хочешь, двухпудовую гирю на баржу заброшу?!

Лена засмеялась.

— Не надо. Ещё воздушную тревогу устроишь. Капитан подумает, что его бомбят!

Вдалеке, мимо разрушенного маяка, медленно, как тени, проползали в открытое море два корабля. Один двухтрубный, глубоко осевший в воду, с пулемётами, торчавшими из его стальных башен; а за ним маленький, с низкой трубой, из которой стлался дымок.

— Кит и китёнок! — сказала Лена.

— А как по-твоему, к какому классу этот двухтрубный относится? — спросил Миша тоном экзаменатора.

Лена, конечно, знала, что это всего лишь транспорт, хоть и вооружённый пулемётами, но решила свои знания не показывать.

— Крейсер!

— Ого! Ну а китёнок? Что за боевая единица?

— Минный катер!

— Эх ты! И терминологии-то морской не нюхала! Крейсеры тебе мерещатся, а военный транспорт не узнала! А китёнок твой — обыкновенный портовый буксир!

Лена про себя усмехнулась. Чего ей с ним пикироваться?!

— Лена, — сказал он вдруг, — одолжи мне двадцать марок!

Просьба была столь внезапна и произнесена была с такой непосредственностью, что Лена, даже не успев подумать о катастрофических последствиях для собственного бюджета, которые может вызвать её щедрость, вынула из кармана паспорт, в котором лежали деньги, и отсчитала двадцать марок.

Миша поблагодарил её, но почему-то пристально поглядел на потрёпанную обложку паспорта из толстого коричневого картона с аляповатой надписью «Записная книжка» и выдавленной пятиконечной звездой. До войны такие книжки продавались в военторге. Лена нашла её на подоконнике у глухой соседки, оторвала переплёт и сделала из него обложку.

Эта обложка, сохранившаяся странным образом, несмотря на беды и потрясения в жизни её владелицы, навела Мишу на некоторые мысли. Он вдруг замолчал, и взгляд его тёмных глаз стал беспокоен. Его плечи, и без того острые, вдруг обострились ещё больше от того, что он упёрся руками в край тоски, и так сидел, отчуждённо глядя перед собой.

Что произошло? Безотчётно, но до боли ощутимо Лена поняла: маленький, ещё совсем хрупкий мостик, который, казалось, уже соединяет их, рушится.

Сцепив на коленях руки, она изучала его лицо, искала нужные слова, не находила их — и с ужасом понимала, что каждое мгновение всё больше отдаляет их друг от друга, и если молчание продлится ещё немного, то отчуждённость станет необратимой.

— Миша, что случилось? — наконец спросила она, совершив над собой мучительное усилие.

— Ты пленная? — вдруг тихо спросил он и замолчал, испытующе глядя ей в глаза.

Что ответить? Она ожидала чего угодно, но не этого вопроса, заданного в упор. Почему это так для него важно?

— Тебя в Крыму взяли? — спросил он, не сводя с её лица пытливого, тревожного взгляда.

— В Крыму, — сказала Лена.

— Под Керчью?

— Да, — прошептала она, боясь, что он спросит её ещё о чём-нибудь, что могут знать только те, кто действительно был под Керчью, и тогда он сразу поймает её на лжи.

— Хорошо, — он обвёл языком сухие губы. — Хорошо… Я тебе всё о себе скажу. Ты меня не выдашь?

— Миша!

— Я понимаю, — быстро проговорил он. — Всё так трудно! Мы все ходим в потёмках И ты и я… Я устал бояться людей. Я хочу тебе верить. Хочу! — Он нагнулся к её уху. — Я тоже пленный… Но этого здесь никто не знает.

— Ты скрыл!

— Да. Я был разведчиком… Прохладную знаешь? На Северном Кавказе. Мы там попали в окружение.

Он замолчал и отодвинулся на край доски. Что он от неё хочет? Ответной исповеди?.. Душевная броня, которая до сих пор обороняла её от опасности, стала вдруг плавиться. Нет, нет, нельзя доверяться минутной слабости человека.

— Выжили мы с тобой, а что толку! — вдруг зло сказал он. — Под немцами ходим. Прячемся… И даже сердцем боимся прислониться друг к другу.

Лена помолчала. Теперь она понимала, что каждое произнесённое ею слово должно быть точным. Но какие это должны быть слова?

— Миша, — спросила она, — а где у тебя мать?

— В Одессе.

— И она всё знает?!

— Да. Всё знает. И каждый вечер с тревогой ждёт: вернусь ли?

Нет, так не может говорить человек, который лжёт. Но как трудно сказать о том, что должна сказать! Именно сейчас, в эту минуту. Если она её упустит, то навсегда потеряет на это право.