Александр Воинов - Комендантский час

Решили, что уходить из порта не следует. Ткачевич лёг на диване, а Миша на столе, подложив под голову папку с делами.

Утром Ткачевич едва растолкал Мишу.

— Ну-ка быстренько слезай со своей королевской постели! — сказал он, безжалостно вытаскивая папки из-под его головы. — Прогуляйся-ка по берегу! А потом к Лене. Она, наверно, ждёт, места себе не находит.

Ощущая ломоту во всём теле, Миша соскочил со стола и охнул — затёкшая шея не разгибалась.

— Ступай! Ступай! — торопил его Ткачевич. — Физическая зарядка тебе полезна.

Миша вылез, взглянул на железные торосы, по которым пробирался ночью, и встряхнул головой, словно сбрасывая остатки сна… И как только он умудрился в полной тьме проделать весь этот путь? Заставь его сейчас всё повторить при солнечном свете, он бы глаза зажмурил от страха.

Он пошёл берегом к двадцатому причалу, пристально вглядываясь в землю, не осталось ли где канавки. Ни малейшего признака! Даже самый острый взгляд не обнаружит, что здесь кто-то взрыхлял землю…

Час спустя Миша уже был у Лены. Он подробно рассказал о событиях минувшей ночи. Надя тут же передала об этом радиограмму.

Штаб запросил их, сколько в городе немецких войск. И целый день, до комендантского часа, девушки бегали по самым отдалённым окраинам города. Войск, предназначенных для обороны города, ещё не было. В Татарке и Дальнике они насчитали около трёх батальонов немцев и там же обнаружили небольшую румынскую часть. Кроме того, им удалось выяснить, что основные штабы выехали в сторону Овидио-поля. Строительство дотов и дзотов уже прекратилось, а многие из тех, что построены, были заброшены.

В общем им удалось установить, что город почти опустел от войск. Единственным местом, где их ещё можно увидеть, был порт.

Едва девушки вернулись домой, они тут же связались со штабом.

— Требуй, чтобы скорее бомбили порт, — говорила Лена Наде. — Пусть не теряют времени!..

Если бы Лена могла, она бы сама взялась за ключ, так не терпелось ей передать в штаб всё, что она сейчас переживала. Но Надя признавала только краткие радиограммы, она тщательно выжимала из текста все эмоции.

За эти месяцы девушки не то чтобы сроднились — слишком уж они были разные, но постоянное чувство опасности, совместно преодолеваемое, ответственность за каждый поступок — ведь одна ошибка может стоить жизни всем, кто рядом, — наконец, просто жизнь с её каждодневными заботами связали их так тесно, что одна мысль о том, что приближается время, когда они неминуемо должны будут расстаться, пугала, и они отгоняли её от себя.

А между тем, по мере того как к Одессе приближался фронт, в штабе всё больше проявляли беспокойство о судьбе девушек, требовали тщательной конспирации, приказывали не подвергать себя опасности. Предлагали Мише, если зто необходимо, перейти на нелегальное положение. По тому, как усилилось звучание станции в эфире, Надя определила, что рация штаба уже вплотную придвинулась к Одессе.

Восьмого апреля в Румынию ушли корабли с немцами: теплоход «Альба», пароход «Романия» и «Герцог Карл». В самую последнюю минуту, когда «Гейзерих» заканчивал погрузку в порт вошли шесть «тигров».

Петри даже за голову схватился. Куда их грузить?

И лишь с большим трудом удалось найти для них железную баржу.

Вечером Петри приказал всем покинуть порт. В него вошёл отряд немцев, на рукаве у каждого была нашита пластинка в форме щита с надписью «Крым — Кубань». Они считали себя избранными среди избранных, гордились своей преданностью фюреру и тем, что русские, как они утверждали, в плен их не брали, а расстреливали на месте. Это как бы возвышало их над другими солдатами.

Миша забежал на минутку к девушкам сообщить, что в порт он не вернётся и чтобы они за него не волновались, он найдёт себе убежище.

Утром девятого апреля газета «Молва» вышла на грубой обёрточной бумаге в значительно уменьшенном размере. В ней было опубликовано объявление «боевого коменданта» Одессы.

«В последние дни увеличились нападения цивильных особ на лиц, принадлежащих к немецкой и союзным армиям, — гласило оно. — Поэтому воспрещается всем цивильным гражданам оставлять свои квартиры.

Окна должны быть закрыты, двери тоже, но не на ключ.

Кто в противовес этому появится на улице, или покажется на окне, или у открытых ворот, будет без предупреждения — расстрелян.

Это предупреждение вступает в силу сегодня с 15 ч. дня».

— Что же теперь нам делать? — спросила Надя, несколько раз вслух перечитав объявление.

— А сколько сейчас времени?

— Около двенадцати.

— Я сбегаю купить хлеба! Вдруг какой-нибудь чудак ещё торгует! — сказала Лена.

Когда она вышла, улица показалась ей вымершей. Видимо, жители Одессы из предосторожности выполнили приказ досрочно. Лена добежала до угла и вернулась ни с чем. Чудаки в Одессе перевелись.

Около трёх часов ночи с девятого на десятое апреля со стороны порта раздался глухой взрыв.

— Начали! — сказала Лена.

Они с Надей лежали рядом на своей жёсткой кровати, в полном мраке — тщательно занавешенное окно не пропускало даже слабого ночного света — и чутко прислушивались.

Вот за окном прогромыхал танк. Где-то прострочила автоматная очередь. Издалека донеслись крики. Хрипло выругалась женщина. И вдруг новый удар! В окне задребезжали стёкла.

— Стреляют или оомоят? — спросила Надя.

— Самолётов что-то не слышно! Может быть, взрывают?

Надя не выдержала, встала и, шлёпая босыми ногами, подошла к окну.

— Ленка, гляди! Ракет-то сколько!..

Она немного приоткрыла занавеску, и на стену упал красноватый отблеск. Лена тоже бросилась к окну.

Над крышами то и дело вздымались ракеты — красные и белые, словно город уже салютовал победителям. Со стороны Пересыпи стреляли орудия. И вдруг они ясно услышали посвист снаряда, а затем, где-то совсем близко, раздался гулкий взрыв.

— Девочки! Стреляют! Спускайтесь в подвал! — крикнула им из коридора Клавдия Фёдоровна.

Они услышали детский плач, в глубине коридора хлопнула входная дверь, и всё стихло.

Может быть, им следует связаться со штабом? А что они сейчас могут передать?

Ждать — всегда, пожалуй, самое трудное. Гораздо легче вырваться на улицу, дать волю своим чувствам. Стрелять!.. Стрелять!.. Стрелять!.. Но разведчиков приучают к тишине. Тяжело — молчи, неси в себе всю тяжесть горя и душевной боли. Тебе хочется действовать и кажется, что настало время, осмотрись, взвесь тщательно, хотя время отвело тебе на это подчас только мгновения, имеешь ли ты право на риск?!

Вот они и сидят в тёмной комнате, прислушиваются к стрельбе за окнами и гадают, на каких улицах бой…

— Лена! Как по-твоему, взорвут они город? Неужели и Дюк, и оперный театр?..