Григол Абашидзе - Долгая ночь

— И ты убил бы его, государь.

— Убил бы и я. Но, признаюсь, Мохаммед, убивать такого человека не легко. Может быть, убивать его было бы жалко. Вот пришла весть о его смерти. Я должен бы ликовать. А я печалюсь, мне грустно, Мохаммед, мне горько, и горечь моя неподдельна.

Горько оттого, что такой сильный человек умер, не довершив своего дела — завоевания мира. Горько и оттого, что умер он не от моей руки, не как подобает воину и мужу, но умер в постели, как последняя баба.

Признаюсь тебе, Мохаммед, умер Чингисхан, мой великий враг, и жить стало скучно. Разве обрадует меня победа в бою, если о ней не узнает и ее не оценит тот, кто лучше всех знал цену моему мужеству и моей непокорности.

— Да, повелитель мой, но смерть Чингисхана должна вселить в нас великие надежды. Его сыновья и наследники не смогут держать в своих руках такого необъятного царства, всех земель, по которым проскакали кони Чингиса. Народ начнет восставать, в том числе и наша родина, Великий Хорезм освободится от монгольского ига.

— Освобождение может произойти, только если я поведу войска. Разве ты не видишь, что во всех порабощенных монголами странах не нашлось, кроме меня, ни одного человека, который бы до конца сопротивлялся ему. Я мог бы возглавить теперь освобождение всех народов, которых затоптал в земную пыль Чингисхан. Но мне, Мохаммед, больше не хочется воевать. С кем воевать? С его щенками? Разве они мне ровня?

— Но, мой повелитель, наш святой долг вернуть свободу своей стране, возвратить хорезмийцам наши исконные земли. Какая разница, о чью голову ты разобьешь наши оковы, о голову самого Чингисхана или о головы его сыновей.

— Так-то оно так, Мохаммед, но лишь достойный противник воодушевляет настоящего воина, тогда можно получить наслаждение в бою.

— Огромное царство Чингиса не распадется само собой. Народам понадобится предводитель. Султан сам сказал, что у всех народов пока что не нашлось мужественного человека, дух которого не был бы сломлен вождем монголов. После смерти Чингисхана народы нуждаются в тебе, султан, больше, чем при его жизни. В своей «Яссе» Чингисхан завещал сыновьям, что они останутся непобедимыми только до тех пор, пока будут чтить и исполнять законы отца и пока будут продолжать его дело в завоевании мира.

Он пишет в «Яссе»: «Пролетят пятьсот и тысячи лет. Наши потомки будут сменять один другого на ханском троне. Небо будет помогать им править мудро и жить весело, если они будут исполнять наши законы и не преступать их».

Мудрость, заключенная в «Яссе», не должна достаться лишь наследникам Чингисхана. Многое должны перенять и мы, многому будут подражать разумные государи в будущем. К этому я отношу прежде всего строгое соблюдение законов и обычаев, уважение старшинства в государстве и в армии, объединение народа вокруг вождя.

— Надоело мне учиться, дорогой Мохаммед. Надоела мне и борьба. Я все чаще думаю, не прав ли был покойный Узбег. Может быть, этот мир действительно не достоин того, чтобы на него смотреть трезвым взглядом. Может быть, истина в том, чтобы не противиться судьбе, а искать счастье в забвении от всех треволнений и бед.

Надоело мне не только бороться, но и просто жить. Наверное, я устал. Убежать бы мне куда-нибудь на пустынный остров, как это сделал мой отец. Сабля моя не знает ножен. Ни одного дня я не прожил без проклятой войны. Теперь вот Грузия. Завоевав ее, я надеялся отдохнуть, собраться с силами. Но отдыха нет. Золото, добытое здесь, тает. Вместо того чтобы стать сильнее, я слабею. Я жалею, что связался с грузинами, потому что не вижу конца этой воине. Но сожалеть поздно, придется воевать до конца.

Джелал-эд-Дин прошелся по шатру и, стоя спиной к секретарю, добавил:

— Чувствую свою погибель, Мохаммед. Чувствую, что умереть мне придется на этой проклятой грузинской земле.

Торели давно не видел своего господина. Несеви возвратился из Тбилиси изменившимся. Он похудел, осунулся, казался усталым, надломленным. Но Торели он встретил радушно.

— Входи, дорогой поэт. Я был в Тбилиси и привез оттуда грузинского вина. Хочу, чтобы ты попробовал и вспомнил вкус твоей родины. Проходи и садись за стол.

— Вино в Грузии хорошее, это я знаю. Но какие вести привез из Тбилиси мой господин?

Торели нетерпеливо уставился на Несеви, готовясь на лету схватить каждое слово.

— Вести плохие. Очень даже плохие вести, Торели. Вкусим сначала то, что хорошо.

Несеви до краев налил чашу и протянул ее Торели. Но Торели не смотрел на вино, он смотрел на своего господина, на его исхудалое лицо, на его запавшие глаза, оттененные темно-коричневыми глазницами.

— Пей, Торели, скорее, а то и я соблазнюсь. Грузинским вином не грех и соблазниться, настолько оно хорошо.

Торели отпил половину чаши.

— Если бы вы когда-нибудь провели в плену столько времени, сколько я, вы понимали бы мое нетерпение. Что нового в Грузии, мой господин?

— То и новое, что вы, грузины, своим упрямством решили погубить и себя и нас.

Действительно, для Торели это было ново. Обычно Несеви в беседах предрекал гибель только одним безрассудным грузинам. Теперь он проговорился и насчет возможных неудач своего султана.

— Если бы ваша царица была умнее, она давно была бы женой Джелал-эд-Дина. Страна осталась бы цветущей, неразоренной, жили бы все в беззаботной радости. И нам было бы хорошо, мы не заботились бы о тыле, действовали бы в южных странах. Но она не захотела Джелал-эд-Дина. Вы, грузины, вместо того чтобы породниться с нами, затеяли эту войну. И вот плоды. Озлобленный султан направо и налево все разрушает и жжет.

— Это не ново.

— Ново то, что султан считает войну с Грузией роковой для себя и жалеет, что пошел на Грузию. С тех пор как его нога ступила на вашу землю, он потерял покой. Раньше ему нужно было смотреть только в одну сторону на монголов, а теперь приходится вертеть головой туда и сюда, потому что вы, грузины, только и ждете случая, чтобы вонзить меч в спину. Эта бесконечная война, это собирание войска, эти внезапные налеты… Мало того, взялись ссориться с султаном соседние мусульманские страны. Вы объединяетесь с ними, чтобы вместе бороться с Джелал-эд-Дином. Но знайте, что султан непобедим. Если он Грузию считает для себя роковой, то и грузины должны считать роковым султана. Прежде чем погибнуть, он уничтожит всех грузин, так, чтобы не осталось на этой земле человека, говорящего по-грузински, и чтобы исчезло из памяти народов само воспоминание о них.

— Трудно и даже невозможно уничтожить целый народ.

— Для нашего султана нет невозможного. У него теперь только два выбора: или грузины полностью покорятся ему, или он должен вырезать их всех до одного.

Несеви нервничал, говорил раздраженно, и хотя после этих слов он старался изменить направление разговора, но все равно задушевной беседы не получилось. Торели не прикасался к угощению. Оба чувствовали себя натянуто и отчужденно. Расстались холодно.