АБ МИШЕ - ЧЕРНОВОЙ ВАРИАНТ

полицией.

На удальцов Кленского, умиравших июньскими ночами в неуемных штурмах стены гетто и в конце концов с польской помощью выбившихся наружу.

На Шимона Меллона, чьи люди еще девятнадцатого мая внезапным ударом одолели немецкий отряд, вооруженный пулеметом. Повстанцы убили двух полицейских, захватили оружие. А в начале июля, когда уже догорали стычки в развалинах, немцы с песней маршируя по выморенному гетто, опять напоролись на выстрелы евреев Меллона; боевики отступили после боя.

На поразительно живучие группы, которые воевали 3 июля на Гусиной и Налевках, затем, сильно поредев, на развалинах улицы Заменгофа, 5 июля - в убежище на Валовой 11, позднее снова на Гусиной, в бункере дома 13 и еще 7 июля в руинах улицы Налевки.

Жаловаться следовало и на евреев, дравшихся на “арийской” стороне. Группа Арона Брыскина вырвалась из гетто двадцать седьмого мая. Сторож дома, где укрылись боевики, выдал их. В неистовой схватке немцы перебили почти всех. Так же, выданные польскими фашистами, погибли 19 июня бежавшие из гетто десять членов Еврейского Военного Союза во главе с командиром ЕВС Павлом Френкелем. В своем последнем бою они уничтожили четырех гитлеровцев.

Молниеносная гибель от пули, медлительное издыхание под завалами домов, голодный мор в пустыне руин, мука газовой отравы, вонючий захлеб в каналах, удушье подкопа - все смерти пройдя, прошибя, проползя, прорваться к жизни! И умереть...

За границами гетто в отчаянных схватках погибли и боевики Жигмунта Иглы и связной БОЕ Тобия Шейнгут (“Тадек”) вместе с укрывшим его поляком Стефаном Покропеком.

Спасающих, себя подставляющих, - было немного, предающих - куда больше. А в стороне стояли - без числа. Крепко стояли, крепче стены гетто. О ту безучастную каменность разбился Шмуль Зигельбойм.

Шмуль Зигельбойм сидел в Лондоне, вдали от Варшавы, в почти безопасной дали от огненных смерчей гетто. Из пролетарских низин поднялся он к руководству еврейской рабочей партии Бунд - путь от мальчика на побегушках до члена польского парламента. После оккупации Польши Зигельбойм работал в еврейском подполье, входил в Юденрат варшавского гетто, побывал заложником под арестом у гитлеровцев. На своем веку он вкусил и польского антисемитизма и немецкого отлаженного зла, и когда привелось ему в 1940 году вырваться в Лондон и оказаться представителем Бунда в эмигрантской польской Раде Народовой, его пронзительные глаза глядели на мир трезво: тоскливо, недоверчиво и твердо. За его спиной были брошенные на произвол невероятной судьбы варшавские евреи, впереди - собственная война за них.

Нота польского правительства союзным и нейтральным странам от третьего мая сорок первого года, брошюра “Дикость, какой не знала история”, документальная “Черная книга” об оккупации Польши - в переводах на разные языки они трубили миру об уничтожении евреев. Мир внимал и ахал от удивления. Но бушевала общая бойня, человечеству было не до евреев, их судьба, как обычно, оказывалась малозначащим эпизодом.

А из кровавого тумана Польши сообщениями подпольщиков АК, письмами бундовцев наплывали вести: в мае сорок второго - о лагере смерти в Хелмно, в сентябре - о массовом вывозе евреев в Треблинку. SOS летел и через океан: “Варшава-гетто. 13 января 1943 года. Центру, Стем [псевдоним Миколайчика, вице-премьера польского правительства]. С просьбой передать в Нью-Йорк, Стефану Визе, Гольдману [руководители американских еврейских организаций]. Сообщаем о величайшем злодеянии всех времен, об уничтожении более 3 000 000 евреев в Польше. Перед лицом угрозы гибели еще живущих 400 000 евреев просим: 1. Мести немцам. 2. Заставить немцев прекратить убийства. 3. Оружия для борьбы за нашу жизнь и нашу честь. 4. Связи через представителя в нейтральных странах. 5. Спасения путем обмена 10 000 детей. 6. 500 000 долларов для целей самообороны и помощи. Братья! Остатки евреев в Польше живут с убеждением, что в наистрашнейшие дни нашей истории вы не помогли нам. Отзовитесь. Это наше последнее обращение к вам. Еврейский народный комитет в Польше”.

Но не исполнялись ни первая, ни вторая, ни прочие просьбы. Никто не мстил немцам, убийства продолжались, детей не спасли, вместо полумиллиона долларов Варшава получила ничтожно мало, да и то слишком поздно, после гибели гетто, а оружия для евреев только и нашлось, что выцедили из себя варшавские ГЛ и АК.

Осенью сорок второго года связной АК Ян Карский (Козелевский) явился в Лондон доложить о положении в Польше. Перед отъездом из Варшавы Карский беседовал с еврейскими подпольщиками, побывал в гетто - живой контейнер ужаса прибыл в Лондон. Свой страшный багаж курьер АК добросовестно, по 14-15 часов в сутки вытряхивал в многочисленные уши. Он встречался с английскими интеллигентами и политиками, с Черчиллем, с писателями-членами ПЕН-клуба, он уламывал Уэллса и Артура Кестлера: вот невероятный материал, опишите, встряхните мир еврейской трагедией... Карский до-

брался до Соединенных Штатов, просил у Рузвельта срочной помощи для тех, кто еще жив. Карского слушали хорошо: внимательно, сочувственно. Но английским самолетам, висевшим над германскими городами, видимо, никак не хватало горючего, чтобы долететь до Варшавы: ни одна бомбежка в ту пору не затрудняла немцам расправляться с евреями.

Честный поляк Карский изумлялся: слова пылали, но море от них не загоралось. С этим он пришел к Зигельбойму. “Не говорите мне, что здесь происходит, - сказал Зигельбойм. - Сам знаю. Расскажите об евреях. Я еврей и хочу слышать все об евреях в Польше”. Карский повел свою уже почти наизусть вызубренную повесть. В маленькой комнате Министерства внутренних дел, где они сидели, захлопали выстрелы, заплакали дети, засмердело смертью.

Зигельбойм окостенел, он сидел, подавшись вперед, ноги расставлены, руки уперты в колени, взгляд распахнутых темных глаз застыл над собеседником, брови сведены, на каменном лице нервно вздрагивала щека. “Чего они там хотят?” - спросил Зигельбойм. “Они сказали: пускай наши представители в свободных странах идут во все важнейшие учреждения и организации. Пускай не выходят, пока не получат гарантий спасения евреев. Пускай откажутся от еды и питья, пускай на глазах всего мира медленно изводят себя. Пускай умрут. Может быть, это встряхнет совесть мира”. Зигельбойм вскочил, забегал по комнатке: “Невозможно. Меня попросту вышвырнут за двери”.

Они говорили долго. Зигельбойм расспрашивал неистово, требовал подробностей, мелочей, он словно хотел мучиться и умирать вместе с теми, в гетто. К концу беседы он, кажется, выдохся: щека дрожала непрерывно, глаза рвались из орбит. Прощаясь, сказал: “Я сделаю все, что смогу. Все, что они требуют. Все! Вы мне верите?”. Карский устало кивнул.