АБ МИШЕ - ЧЕРНОВОЙ ВАРИАНТ

И без меня издохнет гитлеризм. О, мне бы хоть миг из дней победы! Узнать бы, что за семнадцать дней до конца войны Гиммлеру придет в голову искать спасения через недобитых им евреев: “настало самое лучшее время, чтобы вы, евреи, и мы, нацисты, похоронили топор войны”, - скажет миролюбивый рейхсфюрер СС.

А прочие сверхжелезные вожди “сверхлюдей”? В Нюрнберге сорок шестого года, по уши в страхе возмездия, чего не наговорят они и публично и в частных беседах!

ФРАНК: “...варварство, видимо, характерная расовая черта немцев. <...> Мы, немцы, мы все грабители. Не забывайте, что немецкая литература началась с “Разбойников” Шиллера”.

ШПЕЕР: “Пусть вся эта проклятая нацистская система и все е руководители, включая и меня, получат то бесчестие и позор, которые они заслуживают”.

КАЛЬТЕНБРУННЕР: “Я от души приветствую ту идею, что истребление народов должно быть заклеймено международным оглашением как преступление и должно строжайшим образом наказываться”.

ГЕРИНГ: “...один немец - это наверняка порядочный человек, два немца - это уже банда, а трое обязательно вызовут войну”. И, читая в газете о боях палестинских евреев с англичанами, объявил вовсе сногсшибательно: “Я счел бы за честь воевать вместе с евреями”.

Материалы Нюрнбергского процесса и процесса Эйхмана в Иерусалиме, документальные фильмы и книги об еврейских голгофах и безднах, памятники на местах смерти, скорбные плачи оркестров - все будет создано и разноязычно распространено, невероятная правда об убийстве народа растечется по земному шару доступно всем и, может быть, люди, разглядев в судьбе евреев не частный случай, а черновой набросок всеобщей истории, свернут, наконец, с накатанных магистралей Зла на тернистые тропы Добра.

Поставьте нам памятник на том повороте!

“Последний арьергард нескольких миллионов евреев, замученных и отравленных газом в различных лагерях смерти, героически погибал в вооруженной борьбе со своими убийцами, воздвигая себе нерушимый памятник славы...” - это в 1947 году напишет о нашем восстании Владислав Гомулка, бывший руководитель коммунистического польского подполья. Все-таки настанет черед поклониться евреям!..

...А двадцать лет спустя Гомулка, возглавив Польшу, объявит евреев неполноценными ее гражданами. Какой старый, какой еврейский анекдот!

Не ему ли я улыбаюсь?..

...Джоконда...

Апрель распорядился толково. Нагнал тучи, слегка отжал их, щетиной дождя обмел площадь, потом разворошил ветром мохнатую серость и высвободил из нее клочья синевы. Прорвалось солнце, ударило теплом в мокрый асфальт, в сырые стены домов, по скользкой коре обессиленных зимою деревьев, по брызгам на окнах и лужам на крышах. Подмога ветру - вдвоем с солнцем они споро, играючи, слизнули влагу, обсушили камни, и к полдню чисто прибранная, умытая площадь между улицами Левартовского, Анелевича и Заменгофа была готова к торжеству. Оставалось установить флагштоки, воткнуть, перебарывая ветер, флаги, зажечь перед памятником газ в больших семисвечниках, подпертых бронзовыми львами, и выставить почетный караул возле стены, взрывающейся барельефом: в окаменевшем пламени старец с булыжником, мальчик с ножом, полуобнаженная горящая девочка, и поникший убитый, и девушка с оружием, и в центре, истощенный и сильный, молодой вождь. Моисей, и Исход, только не к жизни, как у древних, а в смерть. И в бессмертие. “Еврейский народ - своим бойцам и мученикам” - надпись на польском, древнееврейском и еврейском горит на солнце, и стоят по обе стороны памятника каменно, под стать изваяниям, молодые польские солдаты с карабинами “на-караул”, перед ними площадь расстилает квадраты плит и прогуливающие детей бабушки постепенно уступают место наплывающим из соседних улиц людям.

Собираются группы - в основном, мужчины, пожилые и старые, одетые торжественно и небогато. Ветер распахивает плащи, дает солнцу поиграть на пиджаках, и случайный турист из СССР удивляется: знакомые знаки - орден Славы, Красная звезда, медаль “За отвагу”...

- Да, да, - объясняют хорошим русским языком старики “пану з Москвы”, мы все воевали. Первый Украинский фронт, Третий Украинский, Первый Белорусский... Красная Армия, конечно...

Ветераны на взлете чувств: с каждым годом их все меньше, но в этот апрельский день, день начала восстания в варшавском гетто, каждый, кто еще не обезножил, устремляется сюда, на площадь, где перекличка оставшихся, и скорбный сбор, и праздник Победы.

И поминание...

Двусторонен памятник: на его обороте вереница обитателей гетто уходит на заклание - скромное изображение почти не выделяется на сером фоне, к тому же вплотную - улица с ее обычным городским движением и прохожие минуют малозаметную стену, не задержав ни взгляда, ни шага.

- Почему так? - горюет старушка возле памятника, - всегда цветы только тем, которые воевали... Прошу пана, пан не главный? Или, может, знает главного? Скажите им, пускай хоть маленький цветок с той стороны положат... Они говорят: улица, украдут. Ну, улица, ну, украдут, кто без совести... Но надо же и для тех, просто убитых, знаете, их сколько? Сотни тысяч, миллион - как не положить цветы?.. Каждый год прошу, а они говорят: там улица, автомобили, прохожие... Скажите им, очень вас прошу... - Ее губы дрожат, но глаза сухи; за сорок лет слезы все выплаканы.

- Вариатка [сумасшедшая], - объясняют ветераны московскому приезжему и вертят пальцем у виска, - не обращайте внимания. Она такая после войны... Ее семья здесь погибла. А, - машет один рукой, - у кого нет своих мертвых?..

Люди подходят, наливается на площади толпа. Морщинистые лица, улыбки - и печаль.

Подкатил автобус, высыпал киношников, они засуетились ставить аппаратуру, искать ракурсы, прицеливаться на скульптуру, на часовых, на ступени перед памятником...

Два молодых красавца принесли небольшой ладный венок. Установили его возле надписи на еврейском языке, венок пришелся как раз под фигуру павшего бойца - случайный компромисс между просьбой женщины и установленным порядком чтить фасад памятника: честь мертвым, но все-таки героям, а не жертвам - в Польше покорность не в цене.

...Инвалид: вертикаль костыля, кривизна сильного еще тела. Но - голубое озорство глаз.

- Прошу пана, - говорит, - было нас три брата... Как в сказке. Мы с Юзеком убежали, когда Гитлер пришел. К вам убежали, в Россию. А старший, Адам, он остался. Хотел покуй [мир]. Говорил: немец бёндзе [будет] воевать с русскими и вы, два дурака из Польши, убегаете на войну. А мы останемся здесь и будем спокойно ждать мира. Люди ведь не могут воевать бесконечно. Адам был бардзо розумный и осторожный, у него были дети, он хотел тихо пересидеть. А мы с Юзеком дураки, и мы таки попали в самое пекло в России... Вшистко [все] было: лагерь, армия... Юзек под Ленинградом воевал, потем в Кенигсберге - сейчас Калининград, так? А я в сорок втором - Сталинград и до самого конца в Красной Армии... Контузия, два ранения, последний раз в позвоночник, под самым Берлином, за месяц до звычёнства [победы]. Что говорить, весело... У Юзека ноги отморожены, глаз один... Адам, конечно, был прав, что мы в России намучаемся. Он мог бы над нами очень посмеяться... - Ветеран кривит рот в усмешке. - Он бы очень смеялся. Если бы выжил. Но он остался на спокойнэ жице [спокойную жизнь] в варшавском гетто. И он, и его пиенкна[красивая] Малка, и трое детей, и папа, и мама. Такие умные... А я, дурак, прошел войну и сейчас стою здесь и вспоминаю, какой Адам был умный. А другой дурак, Юзек, тоже прошел войну и сейчас он там у вас, в Псковской области, доктор в шпитале [больнице]... Прошу пана, эти люди, здесь, многие воевали, мужчины - почти все, воевали в русской армии... А иначе кто из наших выжил бы? Дзенькуймы России од вшистских жидив польских [спасибо России от всех евреев Польши]. Я не думаю, что нас там бардзо любят, но вы все-таки передайте привет России...