Олег Михайлов - Кутузов

– Мой генерал! – жарко молила Франк, не поднимаясь с колен. – Завтра я выступаю в Вильне последний раз! Вы обязательно должны быть на концерте! Во дворце графини Шуазель! Умоляю вас...

– Какая жалость! – в тон ей воскликнул Михаил Илларионович, глядя в спину удаляющейся Анне Михайловне. – Вы не поверите! Завтра спозаранок я должен инспектировать своих капитан-исправников!..

Вильна прощалась с Кутузовым, уезжавшим на контракты в Киев для устройства своих хозяйственных дел. В белом зале генерал-губернаторского дворца под веселую музыку кружились с русскими офицерами пани Огинская, Масальская, Гедройц, графиня Коссаковская...

Михаил Илларионович, беседуя с командиром 3-го корпуса Иваном Николаевичем Эссеном, которому государь поручил заместить Кутузова на время его отпуска, краем глаза следил за вальсирующими и невольно думал: «Верно, эти красавицы с гораздо большим пылом веселились бы сейчас с офицерами Бонапарте...» Он знал, что в свое время родной брат Коссаковской Владимир Потоцкий набрал в своих богатых поместьях на Подолии целый полк из холопов-украинцев и повел во Францию под знамена Наполеона. И пошли, пошагали Петруси да Грицьки кровавыми полями, а те, кто не полег на дорогах Европы, верно, могут скоро оказаться и у рубежей России.

Дело шло к большой войне.

– Уверяю вас, Михаила Ларионыч, что внучка ваша Дашенька как две капли воды похожа на вас, – говорил ему между тем Эссен.

Елизавета Михайловна с детьми все еще подолгу гащивала в Ревеле, у своего тестя графа Ивана Андреевича Тизенгаузена. Свою любимую внучку Катеньку дедушке наконец довелось повидать: Лизонька привезла ее в Вильну. С той поры он не мог ни на день позабыть про нее. Посылал ей то и дело подарки – голубую шаль, кипарисовый крестик, пасхальное яичко, сережки – и почасту писал в самом нежном духе: «Милая Катя, божественное дитя, помни обо мне, люби меня... Скажи маме, что у нее есть старый отец, который искренне ее любит. Эта любовь составляет его счастие...» Дашеньку же знал только заочно, по описаниям Лизоньки и Аннушки, и теперь, услышав слова Ивана Николаевича, не мог удержать слез.

Впрочем, минутная сентиментальность не помешала ему подметить, что Эссен во время разговора переглядывается с хорошенькой Анной Михайловной. Ее бешено кружил в вальсе заросший до глаз бакенбардами лейб-гусар в красном доломане. И все же она ухитрялась делать с Иваном Николаевичем перемиги.

«Очевидно, свято место пусто не бывает... – усмехнулся Михаил Илларионович, быстро смаргивая соленую влагу. – Я уже подмечал, что вице-губернаторша, едва прознав о моем отъезде, начала принимать усердные ухаживания Эссена. Ну что ж, это истинно в польском вкусе!..»

К ним уже подходила жена генерала Беннигсена Марья Фадеевна с горячей поклонницей Кутузова пухленькой госпожой Фишер. По-немецки они наперебой заговорили о том, что Вильна теперь, с отъездом генерала, потеряет для них свою прелесть...

Когда подошло время расставания, баронесса Беннигсен, несмотря на жесточайший декабрьский холод, вышла с Михаилом Илларионовичем на улицу и перед каретой облила его слезами. Не менее десятка первых дворян города громко прокричали: «До видзеня!» Накануне от виленской знати Кутузову была преподнесена богатая табакерка.

Михаил Илларионович подал знак, карета тронулась. За окном сплошная белая стена – густо падавший снег сокрыл декабрьский мрак. Кутузов думал о том, что пора бы наконец отдохнуть от шумной и суетной жизни, остаться наедине с собой, подвести итог прожитому. Ведь как ни крути, а жизни осталось на несколько последних глотков...

Потом, как водится, мысли перескочили на заботы о жене и детях.

Екатерина Ильинична все гневается, что Кутузов не едет в Петербург, что они не виделись со времен его губернаторства в Киеве. А сколько такая поездка потребует средств? И где их взять, когда он и женины денежные просьбы удовлетворить не в силах. А ведь есть еще Лизонька...

Теперь она надолго уезжает с дочками для лечения ревматизма в Крым по совету врачей. Михаил Илларионович радуется тому, что его Папушенька, как и некогда он сам, увлеклась античными древностями. «Богу было угодно, – размышлял он, – сделать нас схожими во всем».

Надо бы присоветовать ей поехать в Севастополь, посмотреть развалины древнего Херсонеса. Когда Кутузов, молодым офицером, был в Крыму, сорок лет назад, еще оставалось много прекрасного от греческого города – колонны с портиками, стены, покрытые фресками, мозаичные полы, статуи и амфоры. А при входе в гавань, как раз под замком Инкерманом, видны были остатки катакомб. Неплохо, чтобы Лизонька написала ему, как все это выглядит теперь...

Сколько тревог с Аннушкой! Ветрена, слов нет. И вот завела роман с недостойным человеком. А тот бросил ее, да еще вывел смешной в московском свете. Хорошо, что сама она отнюдь не из строгих и пережила все это сравнительно легко. Но надо будет со временем как-то наказать обидчика. «Теперь это невозможно, но, кто знает, может, удастся со временем, – сказал себе Михаил Илларионович, кутаясь в медвежью полость. – Предоставим все Провидению...»

Катенька навещала его в Вильне, проездом от свекра, старого князя Кудашева. У нее, слава Богу, все устроилось. Она беззаботно веселилась и танцевала на вечерах, даваемых литовской и польской знатью. Верно, балы и празднества здесь великолепные. Все эти Радзивиллы, Фитценгаузы, Потоцкие, Любомирские, Грабовские, Морикони щеголяют друг перед другом расточительностью и роскошью. Но самому Кутузову светские развлечения изрядно приелись. Душа жаждала дела.

Михаил Илларионович жадно следил за событиями на юге, где война с турками безнадежно затягивалась.

Ни Багратиону, ни молодому Николаю Каменскому – при всех успехах русского оружия – не удалось добиться решающего перелома. А на западе сгущаются тучи, в отношениях между Наполеном и Александром все чаще проскальзывают нотки взаимного неудовольствия. Да, Тильзитская коалиция построена на песке. Приняв на себя обязательства континентальной блокады, Россия не в силах их выполнять. Нарушения раздражают французское правительство. В материковой Европе помимо сражающейся Испании только Россия противостоит теперь наполеоновскому колоссу, опьяненному идеей мирового господства.

Необходимо скорее завершить войну с Портой. Но кто сделает это? Михаил Илларионович уверяет самого себя и своих близких, что сам он уже для этого не годится: стар, болен. Да к тому же в его годы крайне тяжко расставаться с близкими, знакомыми, с привычками и удобствами.

Но это уловка, чтобы скрыть досаду: после кампании 1805 года уже третья война проходит без его участия...