Юрий Корольков - Человек, для которого не было тайн

— Да вы с ума все сошли! — нарушая дипломатический такт, воскликнул Отт.

— Я полагаю, что господин посол слишком взволнован, допуская такие выражения… Я охотно его извиняю. — Того, сквозь зубы шумно вдохнув воздух, поднялся со своего кресла. Министр давал понять, что аудиенция окончена.

Единственно, чего смог добиться Отт, — согласия на его встречу с Зорге в тюрьме Сугамо. Того пообещал договориться об этом с полицейскими властями. Генерал-майор Эйген Отт ни на секунду не мог поверить, что его лучший друг доктор Зорге, который вытащил его из японской казармы в Нагоя, работает на советскую разведку. Этого просто не может быть! Отт сам не новичок в разведке и умеет разбираться в людях. Отт знает Рихарда добрый десяток лет и в какой-то мере именно ему обязан своим назначением на должность германского посла в Японии.

Даже потом, через много лет, после того, как генерала Отта убрали с занимаемого поста в результате этой непостижимой для него истории, Отт так ни во что и не поверил.

— Зорге — советский разведчик?! Да вы с ума сошли! — восклицал он. — Этого не могло быть. Я его прекрасно знал.

Германский посол продолжал неистовствовать и возмущаться. Неудовлетворенный разговором с министром иностранных дел Того, он поехал к новому премьеру, Тодзио, посетил брата императора, но и там, и здесь Отт получил отказ.

В Берлин ушла подробная шифрограмма с настоятельной рекомендацией оказать дипломатический нажим на Японию, проявить жесткость в требовании освободить Зорге. Риббентроп ответил, что обо всем доложено Гитлеру, решение последует позже.

Оберштурмбанфюрер Майзингер не выходил из своего кабинета, грозил загнать в концлагерь каждого, кто скажет хоть одно дурное слово о Рихарде…. Майзингер трудился над документом из двадцати двух пунктов, по которому следовало, что Рихард Зорге ни в чем не мог быть виновен. Этот документ он передаст в кемпейтай, генералу Накамура. Только ему, своему японскому коллеге, — тот должен понять. Полицейский атташе послал доклады в имперское управление безопасности в Берлин Гиммлеру, в абвер всесильному адмиралу Канарису. Он просил шефа гестапо Мюллера подготовить архивную справку о жизни Зорге в Германии.

Немецкий посол и полицейский атташе были готовы поднять на ноги всю Германию, но ничего не получалось: японцы стояли на своем.

Через некоторое время после ареста Зорге послу разрешили с ним встретиться в комнате свиданий тюрьмы. Сугамо. Следователь предупредил — арестованному можно задать только три вопроса: как он себя чувствует, считает ли себя виновным и в чем нуждается. И все. Таково категорическое условие встречи.

Эйген Отт стоял в дверях комнаты свиданий в сопровождении трех японских чиновников, когда через противоположную дверь ввели Зорге. Всегда элегантный, подтянутый, тщательно выбритый, он сейчас был в арестантской одежде, в грубых больших ботинках, заросший густой щетиной. Рихард держался уверенно, стоял с высоко поднятой головой. Рядом с Зорге находились три полицейских.

Отт подался к Зорге, но следователь жестом остановил посла. Разговаривали издали, через комнату. Посол задал первый вопрос:

— Как вы себя чувствуете, Ики?

— Благодарю вас, я ни на что не жалуюсь, — спокойно ответил Рихард.

— Вы считаете себя виновным? Японцы заволновались.

— Мне только что запретили отвечать на этот вопрос, — кивнул на свою охрану. — Не будем говорить об этом…

Отт растерялся, для него важно было получить ответ именно на этот вопрос. Он спросил еще:

— Что я могу для вас сделать, Ики?

— Спасибо, мне ничего не надо… Мы едва ли увидимся с вами, господин посол. Передайте привет вашей семье.

Встреча окончилась. Отт торопливо сказал еще:

— Вот это вам просила передать Хельма.

Один из полицейских подошел к Зорге и отдал сверток. Рихарда увели.

В камере он развернул сверток, там были фрукты и теплое одеяло с инициалами Хельмы — «X. О.» и еще запонки — подарок Отта. «Запонки-то пожалуй ни к чему», — усмехнулся Зорге, взглянув на свою арестантскую куртку.

В продолжение многих дней Зорге держал себя вызывающе, требовал встречи с германским послом, протестовал против незаконного ареста. После встречи с Оттом Рихарда Зорге снова вызвали на допрос.

Допрос вел государственный прокурор Есикава. Он опять спрашивал, признает ли Зорге себя виновным в причастности к подпольной организации. Рихард давал односложные ответы. По наводящим вопросам прокурора он все больше убеждался, что сидевший перед ним маленький японец уже многое знает. Теперь главное заключалось в том, чтобы защитить остальных, приняв всю ответственность на себя. Это решение созрело окончательно, когда через несколько недель после ареста следователь на очередном допросе вытащил из письменного стола три германских ежегодника, с помощью которых подпольщики шифровали свои радиограммы.

— Вы и теперь станете отрицать свою связь с Москвой? — воскликнул прокурор, потрясая книжками. — Это ваш ежегодник?

— Да, мой, но какое отношение имеет к делу старый немецкий справочник? равнодушно спросил Рихард.

— А вот какое! — Есикава раскрыл папку и прочитал последнюю телеграмму Зорге, посланную в Москву: «Все это означает, что войны в текущем году не будет…» — Это вы писали? — торжествующе спросил прокурор. — Вам не к чему отпираться. Ключ шифра в наших руках. Теперь-то вы признаетесь, что были шпионом Москвы?!.

Упираться было бессмысленно, но Зорге сказал:

— Я никогда не был шпионом! Я только боролся против войны… Я коммунист и гражданин Советского Союза… Но я хотел бы отложить допрос, сегодня я слишком утомлен. Позже я сам напишу все, что найду возможным.

— Здесь я решаю, когда вести допрос! — сказал Есикава. — Впрочем, одну минуту…

Зорге вывели в коридор, государственный прокурор позвонил премьеру Тодзио и доложил, что Зорге признался в том, что он русский коммунист, и просил перенести допрос.

— Ни в коем случае! — закричал в трубку премьер-министр. — Ведите допрос до полного изнеможения арестованного! Иначе вы ничего не добьетесь…

Генерал Тодзио, бывший начальник военной жандармерии в Квантунской армии, знал, как надо вести допросы…

Зорге не били, не пытали во время допросов: иностранцев было приказано не трогать — могли произойти дипломатические осложнения. Исключение составлял только Бранко Вукелич. Его считали французом, поскольку он представлял французское телеграфное агентство. А Франция — поверженная страна, кто с ней станет считаться! Вукелич стойко переносил самые ухищренные пытки. Избитого, окровавленного, его приводили в комнату следователя, и он снова молчал. Разъяренный прокурор как-то спросил: «Он кто: француз или американский индеец, откусивший себе язык?! Заставьте же его говорить!» Но Вукелича так и не заставили говорить.