Эустахий Чекальский - ВОЛШЕБНАЯ СКРИПКА .ПОВЕСТЬ О ГЕНРИКЕ ВЕНЯВСКОМ

Мы возьмем с собой в Петербург здешнего лакея. Понадобится в дороге. Это сын старого слуги и садовника в одном лице. Его отец, бывший солдат Михал, принимает даже пациентов доктора.

В гостиной за столом ведут теперь беседы, темы которых часто мне совершенно непонятны, хоть я и стараюсь их понять. Когда говорят о Наполеоне или Гарибальди куда ни шло, но часто слышу о каком-то маркизе, о господине Андрее, о Крашевском, о журнале «Еженедельное обозрение» и об Обществе поощрения изящных искусств. Свекровь старается сделать эти беседы приятнее и угощает всех вкусным, ароматным вареньем, которое очень любят здешние дамы. Мужчины курят трубки, интересуются ценами на зерно и лес. Мечтают о постройке железных дорог. Упоминают фамилии: Кроненберг, Эпштейн, Блох, Чабан. А вообще кормят здесь так обильно, меня в особенности, что мне скоро придется переделать все свои платья.

После ужина муж со свекровью играли скрипичный концерт Бетховена. В подсвечнике горели две свечи. Я сидела в кресле и совершенно заслушалась. В этом доме музыка такая же обычная вещь, как пища… Генрик с матерью играет очень внимательно. Для свекрови Бетховен — святыня, как библия. Нельзя ничего ни добавить, ни пропустить.

Нынче вечером Генрик играл вдохновенно. Я забываю о его шалостях со знакомыми. В небольшой гостиной его скрипка звучала, сочетая силу и нежность. Чудесные, нежные звуки. До сих пор мне не приходилось слышать такой задушевной, как бы из сердца идущей музыки. Даже у нас в Лондоне никогда у него не было подобного настроения.

— Ты исполнишь этот концерт в Петербурге? — спросила я Генрика.

— Не знаю. Я его играл по желанию матери и для собственного удовольствия. Ах, если бы можно было играть только для себя и своих близких. Может быть хочешь, чтобы я сыграл что-нибудь тебе?

— Я думаю, что все, что ты делаешь — делаешь для меня.

Генрик внимательно посмотрел мне в глаза и улыбнулся.

— Это правда. Все, что я делаю, это для тебя. Я люблю только тебя. И ты в моем… в нашем доме. Ты пойми, какое это счастие. Ты и мама под одной кровлей. В одном моем сердце.

Муж говорил эти слова тихо, как бы поверяя мне тайну… Он меня совершенно гипнотизирует. Я нарочно стала читать «Адольфа» Бенжамэна Констана, чтобы не поддаться до конца очарованию тихих и горячих признаний мужа. Я никогда никому не скажу, что сравниваю Адольфа с Генриком.

Что такое моя любовь? Почему именно он, чужой, случайно встретившийся человек, не имеющий ничего общего с моей страной, с моим обществом, моей средой, так полностью овладел мной?

Начинается подготовка к отъезду. Первые хлопоты с каретой. Приходят разные посредники. Показывают всевозможные экипажи. От Варшавы до Петербурга еще нет железной дороги. Можно ехать почтовым дилижансом. Но муж хочет, чтобы мне было удобно ехать, и покупает карету. Он считает, что поездка в собственном экипаже, со сменой на станциях лошадей, не должна нас утомить. К сожалению до сих пор нам не удалось купить что-нибудь подходящее. Свекровь беспокоится, а Генрик смеется. Из этого смеха вышел концерт. Генрик играл и напевал, а свекровь ему аккомпанировала.

Я постоянно открываю у свекрови огромные запасы веселья и благодушия и убеждаюсь, что мать Генрика добрая и симпатичная женщина.

Я не понимала, что он напевал. Это была народная песенка. Генрик пытался пересказать ее по-английски, но я не могла уловить ее содержание.

— Из этой песенки можно создать большую симфоническую поэму.

— Из чего? — удивилась я.

— Ты не слышишь, что я играю? Ведь это тема для симфонии, какой еще никто никогда не написал.

— Ну так напиши.

У свекрови было собственное мнение на этот счет.

— Это наш фольклор. Годится ли эта песенка в качестве темы симфонии — сказать трудно.

— Ах, мама, Шопен из таких мелочей творил шедевры, — горячился Генрик.

— Разве мама не права? — опросила я.

— Вы правы обе. Вы говорите, что это мелочь, потому что я улыбаюсь, когда ее играю, а ты, — потому, что не понимаешь слов.

— Я тебе сейчас напишу эти стишки, а мама переведет. Тогда ты поймешь, что именно из такого материала рождается большая музыка. Вот эта песенка на польском языке:

Ты лети мой голос по росе, по полю,

Друга милого найди на широкой воле,

Поклонись от меня, скажи — здравствуй милый,

Передай, что люблю и спроси взаимно ль?

Вижу из далека коник сивый скачет,

По тебе, мой милый, девушка все плачет,

Плачет, причитает:

Для тебя живу я,

За тебя умру я.

Белый свет оставлю

И сойду в могилу.

Я много думала над этими стишками. Мне хотелось разгадать значение слов моего мужа. Я думаю, что права, пожалуй, свекровь. Возможно, что в словаре нет соответствующих выражений, которые могли бы передать тонкость и поэтическую красоту этих народных стихов. Правда, что когда Генрик напевал эту песенку и наигрывал мелодию на скрипке — казалось, что в ней есть материал для небольшой симфонии или сонаты. Свекровь импровизировала аккомпанемент, что придавало музыке значимость. Генрик повторял:

— Что бы из этого сделал Шопен?!

Кстати, я узнала довольно интересную подробность о нашем пребывании в Париже. Я думала, что Генрик на другой день после свадьбы уходил куда-то по делам, связанным с нашим отъездом. Ничего подобного. Совсем другое. Во время игры он сказал матери:

— Уезжая из Парижа я не мог не проститься с Шопеном. Я ему принес живые розы. Не удалось найти мальв. На кладбище Пер-Лашез рядом с могилой Керубини я отыскал памятник: плачущая муза, опирающаяся на разбитую лиру. Вся могила усыпана цветами, обложена лентами и жалкими букетами искусственных цветов. Могилу Шопена ежедневно посещают различные экскурсии. Сюда приходит масса зевак со всего мира. Вы даже не представляете себе, о чем беседуют посетители этой дорогой полякам могилы? Я слышал собственными ушами:

„Ну теперь, когда ты увидела этот памятник, усыпанный цветами, то будешь старательнее играть прелюдии". С такими словами обратилась некая мамаша в золотых очках к своей бледной и худой дочери, пытаясь по-видимому пробудить интерес к музыке. А барышня скорее интересовалась модными магазинами в Париже, а не кладбищем, — добавил насмешливо мой супруг — и совсем не слушала проповедей насчет прелюдий.

При этом я случайно узнала, что в Париже на кладбище Пер-Лашез и не только там, находится много польских могил. Генрик даже обещал отцу посетить во время ближайшего пребывания в столице Франции, могилы Северина Галензовското (главного хирурга 1831 г., бывшего начальника свекора), Людвика Набеляка, генерала Юзефа Высоцкого, Казимежа Скаржиньокого и еще нескольких других; польские фамилии так трудно запомнить.

Почему он ничего не говорил о своем посещении кладбища Пер-Лашез. Он же мне поверяет все. Я не хочу, чтобы он что-нибудь скрывал от меня. Я его уговорю, — пусть начинает симфонию на тему этой польской песни. Я хочу понять моего мужа. В Люблине это невозможно; в Петербурге, пожалуй, будет больше времени.