Петр Краснов - Цареубийцы (1-е марта 1881 года)

— Да скоро ли?

— Скоро…

Желябов сознавал — надо было торопиться. Взрыв в Зимнем Дворце дал неожиданные результаты и нанес тяжкий удар партии «Народной воли».

До этого взрыва Государь, деликатный и беспечный, равнодушный ко всему, что касалось его личной охраны, и глубоко, мистически верующий в Божественный Промысел, на этот раз вышел из себя. Дело касалось не его одного. Одиннадцать гробов с убитыми при взрыве Финляндцами, лазарет, полный ранеными, потрясли его. Какая же халатность, какая беспечность были кругом, если преступники могли забраться в самый дворец, угрожая его семье, его гостям и всем приближенным к нему?

Указом 12-го февраля была учреждена «Верховная распорядительная комиссия» под председательством графа Лорис-Меликова. Ей были даны полномочии в делах, касавшихся охранения Государственного порядка и общественного спокойствия.

Лорис-Меликов 6-го марта объявил, что он «не будет допускать ни малейшего послабления и не остановится ни перед какими строгими мерами для наказания преступных действий, позорящих наше общество…»

Через неделю Млодецкий стрелял в Лорис-Меликова, промахнулся, был схвачен, судим полевым судом и казнен через двадцать четыре часа.

Лорис-Меликов обратился за поддержкой к обществу. Он писал:

«На поддержку общества смотрю, как на главную силу, могущую содействовать власти и возобновлению правильного течения государственной жизни, от перерыва которого наиболее страдают интересы самого общества».

Нелюбимые чиновники были удалены. Убрали насадителя классического образования и схоластики, мертвящей молодые мозги, министра народного просвещения графа Толстого, и на его место назначили Сабурова. Был ослаблен внутренний порядок в учебных заведениях, студенты были одеты в форму. Административно высланные были возвращены. Земские ходатайства удовлетворены.

— У нас теперь, — оживленно, блестя глазами, говорила Лиля — ее все по прежнему называли «графиней Лилей», — диктатура сердца. И кик хорошо, что все эти мелочные заботы сняты с Государя

Ей вторил счастливый Порфирий:

— На Кавказе, — говорил он, смеясь, — одна Кура — один Терек, а в России одын Лорис — одын Мелик!

Афиноген Ильич задумчиво смотрел на своих «молодых» — уже порядочно поседевших.

— Шутки, Порфирий… — сказала Лиля. — В Петербурге все шутки.

— Дошутятся когда-нибудь до чего-нибудь отвратительного, — сказал Афиноген Ильич и как-то остро и пронзительно посмотрел на Веру.

Вера сидела на обычном своем месте за круглым чайным столом и молча слушала. За это время она похудела. В больших глазах ее были тревога и мука. Тяжелая внутренняя работа шла в ней.

Порфирий продолжал:

— Мне говорили, что с осени III отделение Департамента полиции будет упразднено, по всем губерниям посылаются сенаторские ревизии. Лорис-Меликов предполагает призвать общество к участию и разработке необходимых для настоящего времени мероприятий. В Государственный Совет призовут нескольких представителей от общественных учреждении. Это, папа, уже крупные реформы. И конечном счете — это конституцией пахнет!

— Для России, — медленно сказал Афиноген Ильич, — немыслима никакая организация народного представительства в формах, заимствованных с Запада. Эти формы не только чужды Русскому народу, но они могут поколебать его веру и сделать смуту, последствия которой трудно предвидеть. Россия, Порфирий, находится на ужасном распутьи. Без Самодержца она не может жить, а…

Афиноген Ильич опустил голову, потом поднял ее и строго и зорко смотрел на стоявший в простенке между окнами мраморный бюст Императора Николая I.

Все замолчали, невольно глядя на бюст.

— Последний Самодержец в Бозе почил. — тихо сказал Афиноген Ильич. — Трудно Государю… У него большое и любвеобильное сердце, а Государю нельзя всех любить… 25 лет царствования, шестьдесят два года носить за плечами, не иметь в своей семье утешения и поддержки — нелегкое дело!.. Дай Бог Государю спокойно дожить до благостного конца своего царствования. Слишком много в нем было блеска, слишком многое Государь совершил и — устал… Ты понимаешь, Порфирий, Государь — устал!.. Это ужасно, когда Государь устанет… И как его травят… Тут и за Лориса ухватишься… «На Кавказе одна Кура — один Терек!..» Жестокие, Порфирий. у нас нравы и чем больше человек сделает добра, тем сильнее обрушивается на него людская злоба. Лорису спасибо за то, что он полицию подтянул. Наконец стала она работать…

И опять Афиноген Ильич остро и внимательно посмотрел серыми блестящими глазами на Веру. Та вся съежилась под этим взглядом и опустила голову.

Андрей Желябов делал в Исполнительном комитете партии доклад. Доклад был неутешительный.

— В Саперном переулке, — говорил негромким голосом Желябов. — охранники с боем захватили нашу типографию. Млодецкий казнен, в Киеве полевые суды и казни. Мы должны были закрыть типографию на Подольской улице и динамитную мастерскую на Подъяческой. Хорошо еще, что успели кое-что спасти. Полиция заняла эти квартиры. По самое ужасное — это то, что мы окружены предателями. Квятковский и Пресняков повешены, Степан Ширяев, Зунделевич и Бух заточены в казематы… Арестован Александр Михайлов, взяты Григорий Ширяев и Фридман… Как видите, нам нужно торопиться, иначе у нас никого не останется для работы. Гольденберг выдал меня. Перовскую, Якимову-Баску — и нас уже ищут… Мы должны, товарищи, покончить, наконец, с Царем. Ведя свою работу по мелочам, как то мы делали раньше, «Народная ноля» проживает свой капитал. Лучшие люди отдаются террору. Их мы готовили многие годы и их уже нет. Что будет после убийства Царя? На большие политические перемены я, товарищи, не рассчитываю. Но нам легче станет работать, правительство растеряется, и наша организация захвати все слои общества. Но для этого нужно, чтобы хоть часть нас, старых народовольцев, уцелели… Так вот, я предлагаю: Оловянникова пусть едет и Москву. Москва — наша последняя надежда. Если в нужную минуту Москва нас не выручит — будет плохо… Совсем плохо, товарищи…

Как только Желябов кончил, все разом заговорили.

Суханов указал, что наступающий 1881 и год необычайно благоприятен для «акта», а после него и восстания.

— На Волге — голод, моровая язва на скоте. Среди студенчества и интеллигенции поговаривают о баррикадах, — заключил он свою нервную речь.

— Товарищи, — сказала Оловянникова, — кто же будет драться на баррикадах, когда Царь будет убит? Мы недавно в комитете подсчитали наши силы. С сочувствующими нас наберется пятьсот человек. Вы сами, товарищи, знаете, что такое сочувствующие?.. Разве пойдут они на какой бы то ни было риск?.. Идти в бой с такими силами, по-моему, просто безрассудно…