Владимир Аристов - Ключ-город

Елизар крикнул подручного отрока:

— Беги, подьячего кликни! Да не того, что с бородавкой, — что с худым носом.

Ондрошка, вздыхая, ждал. Купец сопел, перебирая записи и приказчиковы бирки с зарубинами.

Пришел подьячий Трегуб, облезлый, точно траченый молью. Заговорил гундосо — болел тайным согнитием.

(Болезнь, неизвестную на Руси, занесли иноземные купцы, путавшиеся с веселыми женками).

Перемигнулся с Хлебником. Подобрал шубу, сел на лавку, на колени положил доску, потянул из-за пазухи чернильницу, достал бумагу, застрочил бойко, только потрескивало перо.

Хлебник поглядел на Ондрошку, собрал к переносице брови.

— А росту мне давать по расчету, как в людях ходит — на пять шестой. — Ухмыльнулся в бороду: «Ну где ему взять! Не мытьем, так катаньем, а быть тебе, Ондрошка, у меня на дворе в кабальных».

В амбар вбежал запыхавшийся подручный отрок, одним духом выпалил:

— Московские бояре в Смоленск пожаловали. Уже через мост переехали, и с ними стрельцы, сундуки берегут, а в сундуках государева казна.

Хлебник прикрикнул на отрока:

— Пошто, непутевый, орешь! Какие московские бояре! Вот я тебя плеткой!

— Истинно, хозяин, бояре. Город каменный царь велел ставить. Бояре к Богородице-на-горе поехали. Пономарь говорит: будет владыка Феодосий молебен править.

Хлебник заторопился, велел подручному отроку насыпать Ондрошке осьмину невеяны и запирать амбар. Когда, запирая, гремел замком, думал: «Дьяку сегодня же хоть малый посул надо снести, не то не доведется в целовальниках у городового дела быть».

Съезжая изба, высокая, рубленая, на подклетях, стоит у Облонья.

В подклетях сидят колодники. Наверху строчат перьями подьячие. Перед крыльцом пушка на колоде и стрелец с бердышом. За высоким тыном врытый в землю под дерном сруб — пытошная изба, стрелецкая караульня и земляная тюрьма. Наискосок от съезжей — приказная изба городового дела. Когда из Москвы приехали бояре Звенигородский с Безобразовым, под приказную избу взяли двор Ивана Шабенкина, из боярских детей, оказавшегося в последнюю войну в нетях [1] Быть в нетях — не явиться на службу. и бежавшего за рубеж. Поместье и все имение Шабенкина отписали на государя.

В приказной по-нежилому пахнет плесенью и мышами. На лавке сидит за столом дьяк Нечай Перфирьев; усы, как всегда с похмелья, растрепаны, в нечесаной голове пух, взгляд мутный. Против дьяка — подьячий Гаврило Щенок, щуплый, с вдавленным носом (нос перебил сын боярский в драке по пьяному делу). Подьячий читает роспись, сколько какой волости вывезти в Смоленск к городовому делу свай.

— …В Бережанском стану, в селе Крохоткине с починками сто девяносто две выти [2] Выть — мера земли для раскладки податей. с полувытью, а свай им вывезти девятнадцать тысяч двести пятьдесят. В Порецкой оброчной волости восемьдесят вытей, а вывезти им свай восемь тысяч…

Поднял от бумаги плутовские глаза:

— Катынские мужики охудали и челом бьют, что по сту свай вывезти не мочны.

— Не мочны… Лукавишь, кривоносый. Сколько посулов с катынских за заступничество взял?

Щенок сделал обиженные глаза, перекрестился на образа:

— Истинный бог, Нечай Олексеич, посулов не брал и в мыслях того не держал; о людишках печалуясь, говорю.

Перфирьев прищурил глаз, постучал пальцем:

— Что взял ты с катынских мужиков меду малинового жбан да денег семь алтын, о том ведаю; не довелось бы тебе тот мед батогами закусывать.

В стороне, у стола, поставленного так, чтобы скудный свет от слюдяного оконца падал прямо, мастер Федор Конь выводил на бумаге башни и стены каменного города. Мастер поднял от чертежа большую голову, усмехнулся голубыми глазами: «Нечай подьячего лает, посул Гаврюшка утаил». Громко сказал:

— Зепь у вас, приказного племени, что утиный зоб — не набьешь.

Подьячий виновато вздохнул, Перфирьев лизнул губу:

— Не след тебе, Федька, поносные слова повторять, что черные мужики на торгах про служилых государевых людей болтают.

Однако ввязываться в спор с мастером дьяк не стал, сердито прикрикнул на подьячего:

— Чти, Гаврюшка, роспись далее. О катынских мужиках речь особая будет.

Открылась дверь, — боком просунулся в приказную князь Звенигородский.

Щенок кинулся взять у боярина посох. Князь стащил с головы колпак, перекрестился на образа, грузно повалился на лавку. Отдышавшись, повел на мастера заплывшими глазами:

— Готов ли чертеж, Федька?

— Мало не готов, боярин и князь.

Федор сказал Щенку, чтобы помог держать перед боярином чертеж; водя по бумаге пальцем, говорил:

— Ров под стены доведется копать шириною три сажени, в глубину на две сажени, стены класть высотою семь саженей.

Звенигородский потыкал в чертеж пальцем:

— А это чего?

— Бастеи, [3] Бастеи — бастионы. князь.

Звенигородский шумно вздохнул:

— Мудро, Федька, не было того на Руси, чтобы город с бастеями ставили… — Махнул рукою. — Бастеи ставить не надо, одна мешкота. Камня и кирпича много лишнего изойдет — великому государю убыточно.

Потыкал еще пальцем в чертеж, зевнул так, что скрипнули челюсти:

— Боярин Семен Володимирович Безобразов да дьяк Шипилов из Белой отписывают, печи добрые, где известь жгут, взяли на государя. Как управишься с чертежом и росписью, ехать тебе, Федька, к Дорогобужу, печи и заводы сыскивать.

Сидел князь Звенигородский на лавке, не слушал, как читал подьячий Щенок роспись, покряхтывал, думал. Великое бремя возложено на Князевы плечи — ставить в Смоленске каменный город. Исстари у Литвы с Москвой распря, кому Смоленском владеть. Сколько крови за Смоленск пролито. И не диво то: Смоленск Литве ключ к Московскому государству. Задумал царский шурин большой боярин Борис Федорович Годунов накрепко закрыть Литве дорогу на Русь. Когда в прошлом месяце выезжал князь с боярином Безобразовым из Москвы, говорил: «Потрудись, Василий Ондреевич, для великого государя. Город деревянный в Смоленске ветх. Каменные стены ставить надо немешкотно. Король Жигимонт часу не дождется, чтобы мир порушить да Смоленск оттягать». Князь вздохнул: «Не избыть — вновь с королем воевать».

В соборе у Богородицы-на-горе ударили в большой колокол, и тотчас же у Николы-полетелого, у Авраамия, у Богослова-на-овражке — во всех церквах откликнулись малые колокола.

Князь перекрестился размашисто:

— К вечерне благовестят, время дело кончать.

Перфирьев с подьячим Щенком пошли провожать боярина. Мастер остался в приказной.

Лезли в оконце сумерки. В приказной темнело. Федор высек на трут огня, вздул лучину, от лучины зажег на столе свечу. Поболтал глиняный горшок с чернилами. Чернил оставалось мало. Стал приготовлять. Достал из ларца чернильных орешков, накрошил мелко, положил в горшок, бросил туда же кусок ржавого железа, налил воды, горшок поставил в тепло у печи.