Владимир Аристов - Ключ-город

Федору не спалось. Ворочался на жарком пуховике без сна до третьих кочетов. Смотрел на тлевший перед образом огонек. Думал о разговоре с Молибогой. В память пришло, что не раз слышал о Годунове. «К наукам Борис Федорович многопреклонный». Вспомнил благолепное лицо большого боярина, когда наставлял его Годунов в Смоленске: «А станешь, Федька, дуровать, так и тебе батоги покорливости прибавят». Просвещенный государь, покровитель наук и искусств! Засыпая, усмехнулся освещенному лампадой хмурому лику Николы чудотворца в углу.

Второй месяц жил Федор в Москве у Никифора Молибога. Каждый день наведывался в приказ. В приказе было не до чертежей и росписей. Управлявший приказом боярин целыми днями на службу не показывался. Годунов заперся в Новодевичьем монастыре. Государственными делами ведал патриарх Иов с боярами.

Тотчас же, как только скончался царь Федор Иванович, во все украинные города послали гонцов с наказом воеводам ни своих, ни иноземных купцов за рубеж не выпускать. Опасались, как бы вековечный враг — польский король, проведав о бесцарствии на Руси, не пошел войною. В Смоленск на всякий случай послали еще приказ стрельцов.

В приказе дела вершились через пень-колоду. Разбирали больше челобитья о бесчестии. Бояре и патриарх несколько раз ходили в монастырь, били Годунову челом, просили на царство. Бояре осторожненько, обиняком, намекали, что избранный царь должен целовать крест — править государством, советуясь с боярами, без боярского приговора опалы не класть, вотчин не отнимать, смертью не казнить. Годунов выслушивал патриарха и бояр, воздев в гору глаза, говорил, что не о мирских суетных делах помышляет он, но, подобно покойному царю Федору, о душевном спасении. Бояре от досады кряхтели. «Хитрит Бориска, проныр лукавый, хочет без крестного целования на царство сесть, править землей по Иоанновому самовластию, без боярского совета. Не тянись дети боярские к Бориске, сидеть бы на царстве Федору Никитичу Романову».

Дети боярские, съехавшиеся во множестве в Москву из ближних поместий, поглядывали на бояр дерзко, чуяли свою силу. Толковали: если родовитые бояре медлят — самим, помимо больших, бить Борису Федоровичу челом, просить на царство. В полках стрелецкие сотники раздавали стрельцам полуполтины, обещали от воцарения Бориса всякие милости. Бояре засуетились, приходилось выбирать Бориса, не ожидая от него крестного целования.

Когда Федор являлся в приказ, дьяк отмахивался:

— Не до дела ныне, когда царство сиро.

Как-то вечером, когда Федор вернулся в избу, Молибога сказал: по всем дворам ходят стрельцы, велят завтра быть на Красной площади, всем народом идти к Новодевичьему просить на царство Бориса Федоровича. А кто не пойдет, будут с ослушников править в казну пени по два рубля.

Задолго до рассвета Федор проснулся от колокольного звона. Звонили во всех церквах в большие колокола. У домовых церквей сторожа во всю мочь колотили в била. Федор оделся, вышел со двора. Была оттепель. Со всех сторон к Красной площади валил народ. Кашляли в темноте, роптали тихо:

— С полуночи подняли.

— Скорее бы Борис на царство садился.

— Которую неделю бояре людишек томят.

На Красной гудела толпа. Стояли, пока над кремлевскими башнями не занялся рассвет. Из ворот вышла процессия. От множества свечей и фонарей сразу стало светло. За толпой облаченных в ризы духовных — патриарх Иов; он шел, высоко вздев над головой образ Донской богоматери. На освещенном пламенем свечей желтом лице горели старческие глаза. За патриархом — опять духовные в ризах, бояре, выборные земского собора и дворцовые чины. Бряцали хоругви, по-заупокойному тянул духовный синклит.

Народ хлынул за духовенством и боярами. Федор попытался выбраться из толпы. Людской поток понес его вперед. Кто-то закричал дурным голосом. У кого-то отрезали кишень с деньгами. Воришку тут же схватили, втолкли в снег. У Девичьего монастыря шествие остановилось.

Было уже светло. В монастыре затрезвонили колокола. Вышли монахини, запели высокими голосами. Патриарх с духовным синклитом и боярами скрылись за монастырскими воротами. Хлынувшую толпу отогнали стрельцы. Площадь перед монастырем чернела народом. Из ворот показался патриарший боярин, взгромоздившись на поставленную скамью, зычно крикнул:

— Люди московские! Владыко патриарх соборне с митрополитами правит литургию. Да смилуется господь над нами, сирыми, да Смягчит сердце Борисово, да умудрит его приять венец царский, да дарует нам государя благонадежного! Ждите с терпением и трепетом воли господней!

В толпе расхаживали стрельцы и дети боярские, бросали по сторонам ястребиные взгляды. Ждали долго. Глазели на ленивое воронье над монастырскими главами, зевали, крестили рты. Набежали пирожники; пироги расхватали вмиг. Многие, притомившись, садились на снег, другие пробовали улизнуть. Стрельцы глядели зорко. Убегавших поворачивали обратно лаем и батогами. За монастырской оградой послышалось несогласное пение. Вышел опять тот же патриарший боярин, махнул колпаком. Нищая братия у ворот повалилась наземь, затрясли лохмотьями, завопили. В разных концах поля им откликнулись. Стрельцы и какие-то люди в новых овчинах засуетились.

— Кричите на царство Бориса Федоровича!

Совали в спину и под бока кулачищами. Какой-то сын боярский налетел на Федора.

— Пошто не вопишь? Не мил Борис Федорович?

Разглядев ближе мастера и приняв, должно быть, за своего брата, служилого человека, отходя кинул:

— Запамятовал, што служилые между собой положили за Бориса стоять.

От воя и крика Федор оглох.

Снова, уже веселым малиновым звоном, залились колокола. На монастырском дворе запели многолетие. Дворяне, дети боярские и приказные закричали: «Слава! Слава богу!»

Неделю в Москве шло ликование. Целовальники выкатывали из кабаков бочки с вином и пивом, поили черный люд. На папертях государевы люди каждый день оделяли убогих милостыней. Говорили, что новый царь велит два года не брать с черных людей податей и оброков.

Федор с Перфирьевым толку в приказе так и не добились. Ведавший приказом дьяк сказал:

— Езжайте со господом к Смоленску назад. Борис Федорович государство приял, росписями да чертежами ему заниматься сейчас недосуг. Город же ставьте немешкотно и крепко, и государевой казне не убыточно.

От воеводы Оскольского прискакал в Москву гонец. Воевода извещал царя, что захваченный донскими казаками татарин-язык показывает, будто Казы-Гирей готовится нагрянуть на Москву со всей ордой и султанскими воинами. В приказах затрещали перьями подьячие. Помчались гонцы, развозя по городам воеводам царский указ. Не с укорами и угрозой кнута и батогов, как при прежних государях, призывал Годунов дворян и детей боярских порадеть для государева дела. Писал ласково, требуя, чтобы ревностью к ратному делу воеводы, дворяне и дети боярские доказали великую свою любовь к государю и Русии.