Рустам Ибрагимбеков - Белое солнце пустыни

Очистив один борт, Верещагин бросился ко второму, но было уже поздно: второй тройке хватило времени подняться на палубу. И почти не почувствовал Верещагин боли от ножа, полоснувшего по ребрам сзади. Его спасла мокрая палуба — нога нападавшего заскользила, и он не сумел нанести верный удар, но все же нож «по дороге» вошел в мякоть руки.

Повернувшись в ярости, как подраненный зверь, могучий таможенник, не обращая внимания на нож, сгреб руками четвертого нукера, сдавив в смертном объятии, а затем для верности приложил головой о переборку…

Позади раздался выстрел, чиркнувшая по щеке пуля заставила Верещагина мгновенно бросить свое грузное тело на палубу, перекатиться за бочки, затаиться… В щель между бочками он увидел две пары босых ног, которые уверенно шлепали по палубе, направляясь к нему…

Пятый и шестой нукеры, здоровенные, высокие чернобородые красавцы в чалмах и подсученных штанах, шли к укрывшемуся за бочками Верещагину, чтобы наконец расправиться с ним. У каждого из них в руках было по короткому кавалерийскому карабину. Они палили по бочкам, вышибая пулями щепу, не давая, таким образом, Верещагину высунуться. Им оставалось всего два-три шага до цели, как внезапно одна из бочек, самая большая, словно взбесившись, взметнулась в воздух и бросилась на них… Бочка сбила нукеров с ног и вместе с выломанной частью фальшборта смела обоих в море.

— Помойтесь, ребята… — бросил им вслед Верещагин и выпрямился, расправив плечи.

Палуба была пуста. Баркас по-прежнему принадлежал ему. Он засунул руку в карман своих широких казацких шаровар и достал оттуда горсть желтеньких патронов. Набивая барабан револьвера, подошел к борту — на волнах раскачивались две лодки, одна — пустая, с другой свисала в воду голова покойного Аристарха. Спинами вверх покачивались в воде двое мертвецов, остальные пошли на дно…

Верещагин посмотрел на берег. В дыму были видны мечущиеся лошади, перебегающие и переползающие фигуры людей Абдуллы, а на крыше бака он разглядел белый кепарь Сухова.

— Держись, Федор! — зычно крикнул Верещагин. — Держись! Я сейчас!

— Ве-е-е-ща-гин, — слабо и неразборчиво донеслось до него. — У-у-о-о-о-дии… ба-а-а-ас-а!

— Не кричи, не кричи, Федор, — бормотал Верещагин. — И так все понятно. Сейчас… Сейчас разверну посуду и пойду на помощь…

Настасья выбралась из запертого дома через окно. Спрыгнув на землю и ругая сквозь слезы мужа, поспешила к берегу, срывая на ходу с себя платок. Волосы ее разметались по ветру.

Вокруг бака лежали убитые. Догорала нефтяная цистерна, подожженная Саидом, — клубы дыма от нее застилали небосклон, и белый диск солнца словно летел сквозь дым.

…Заслон из четырех джигитов-наемников не давал Сухову соскочить на землю. Еще двое с другой стороны бака перестреливались с Саидом. Сухов увидел, что остальные люди во главе с Абдуллой бежали к берегу, чтобы успеть захватить баркас, который стало относить в открытое море… Он качался уже шагах в двадцати пяти от берега.

Верещагин, заметив бегущих к берегу людей Абдуллы, тотчас же снова занял свое место у борта, устроился в засаде за тюками шелка и ковров.

— Пусти их!.. Да пусти ты их на баркас! — надсаживая горло, кричал ему Сухов. — А сам уходи!.. Слышишь, уходи!..

Но в шуме боя Верещагин опять ничего не расслышал.

Сухов попытался даже привстать, чтобы подать Верещагину сигнал, но тут же над его ухом свистнула пуля: лежать!..

Это никак не устраивало Сухова, и он решился на очень опасный, но почти всегда верный маневр — подполз с пулеметом к краю бака и, дождавшись паузы в перестрелке, вскочил на ноги. Тотчас же раздались выстрелы. Сухов дернулся, словно приняв в себя пулю, уронил вниз пулемет и сам, вслед за пулеметом, рухнул на песок с пятиметровой высоты. Молоденькие наемники, в отличие от опытных нукеров Абдуллы, с ликующими криками бросились к «убитому» Сухову, который лежал на песке ничком, неловко разбросав ноги и руки. Вряд ли они успели что-либо понять, когда взметнувшийся пулемет, над которым блеснули живые глаза Сухова, прогремел очередью, ставшей последней в их жизни.

Обернувшийся на ходу Абдулла вскинул маузер, раз за разом трижды выстрелил в Сухова, но тот уже успел откатиться за бак.

На берегу Абдулла выставил еще один заслон из легко раненых и не умеющих плавать. Одной половине заслона он приказал вести огонь по переползающим под огнем к берегу Сухову и Саиду, другой — обстреливать судно, не давая поднимать голову Верещагину.

Он снова глянул в сторону баков и вдруг увидел всадников, удирающих с поля боя. Это была вторая пара его наемников, которым он приказал блокировать Саида. Поняв, что их ждет неминуемая гибель, они вскочили на коней и помчались в пустыню.

Движением глаз Абдулла указал на них Махмуду. Тот, оскалив зубы наклонил голову. Это значило, что каждый из сбежавших будет обязательно разыскан и убит — наемник, получивший по договору плату за свою жизнь, лишался права до срока распоряжаться ею самовольно.

Абдулла перезарядил маузер, сбросил с себя на песок френч, оставшись в белоснежной, тонкого полотна, офицерской сорочке. Он всегда возил с собой эти сорочки дюжинами.

Засунув маузер поглубже за пояс своих замшевых штанов, он подал команду к штурму и первым бросился в море…

Настасья, подбежав к лодке, с трудом столкнула ее в воду и, отчаянно гребя, поплыла к баркасу. Не понимая, что делать, не зная, как помочь мужу, она упорно гребла и гребла, беспрестанно оборачиваясь и повторяя сквозь слезы: «Паша!.. Паша!..»

Пули зачмокали о воду вокруг головы Абдуллы, когда он покрыл примерно половину расстояния до баркаса. Он оглянулся на берег — там, далеко от воды, зарылись в песок Саид и Сухов и, тщательно прицеливаясь, вели огонь из карабинов, подобранных возле убитых. Они уже вывели из строя почти весь береговой заслон и теперь занялись плывущими к баркасу.

Набрав воздуха в грудь, Абдулла долго плыл под водой, а когда вынырнул, пуля, казалось, поджидавшая его, пропела прямо над ухом. Как это бывало с ним всегда в минуты крайней опасности, к Абдулле возвращалось хладнокровие.

Баркас уже рядом, люди у него еще есть, хотя плывущих вокруг голов стало заметно меньше — те двое на берегу зря времени не теряли. Абдулла еще раз глянул назад и снова нырнул, разглядывая тающую под веками картинку: берег, стелющийся дым от горящей цистерны, тела убитых на песке, мечущиеся по берегу лошади… Их лошади. И тогда, вынырнув в очередной раз, Абдулла громко закричал, зовя своего любимца: «Шах-ди!.. Шахди!..»

Конь Абдуллы, как бы споткнувшись, остановился, передернул ушами, вытянул голову к воде. Потом сделал неуверенный шаг.

— Шахди!.. — еще раз крикнул Абдулла, и конь бросился в воду, поплыл на голос хозяина