Эдмон Лепеллетье - Шпион императора

Ла Виолетт выдал себя за старого солдата-саксонца, служившего в союзных армиях Наполеона; капрал же рассказал, что он был с саксонцами в Лейпциге, и вскоре стаканчик водки, последовавший за пивом, закрепил их дружбу.

Ла Виолетт осторожно расспросил капрала относительно его службы и тех узников, которых приходится оберегать в крепости. Капрал не знал ничего о том, что происходило внутри. Почти все арестанты помещались вместе, за исключением двоих или троих, помещавшихся отдельно в башне, которую он описал ла Виолетту.

Последний постарался запомнить расположение башни. Когда он расстался со своим новым другом – капралом, то спокойно направился к указанной ему башне и стал рассматривать узкие окна камер, закрытые решетками.

Анрио находился в одной из них, но на каком этаже, где именно?

От любопытства публики башня была отделена круглой стеной. Не могло быть и речи о том, чтобы вступить в непосредственное сообщение с камерой Анрио, даже если ла Виолетту удалось бы узнать, какое именно окно ведет в нее. А между тем было очень важно узнать, где именно заперт Анрио, помещается ли он в одиночной камере первого этажа, или второго, или третьего.

Ла Виолетт не мог стоять до бесконечности перед этой мрачной грудой громадных камней, за которой страдала масса людей; ведь слишком долгое стояние перед крепостью могло обратить на себя внимание. Поэтому он ушел с тяжелым сердцем оттуда, но в то же время дал сам себе твердое обещание вернуться на следующий день в тот же час. И действительно в течение двух или трех следующих дней он шнырял вокруг тюрьмы, не решаясь тем не менее приближаться ни к башне, ни к кордегардии.

Капрал рассказал ему, что он бывает в наряде по охране тюрьмы почти каждую неделю, и ла Виолетт стал с нетерпением ждать, когда дойдет черед до дежурства этого импровизированного друга.

Когда этот черед, по его соображениям, настал, он направился вместе со своей собачьей труппой и юным тирольцем к площади, примыкавшей к тюрьме, расположил там своих зверей и подал музыканту знак начать представление.

Солдаты не преминули группами выйти за ворота при первой же ноте, изданной человеком-оркестром, и выстроились в линию перед скамьей, стараясь издали следить за представлением, за которым не могли наблюдать вблизи.

В антракте, в то время как тиролец обходил публику с шапкой, ла Виолетт, притворяясь усталым, направился к кабачку. Он заметил издали своего приятеля-капрала и жестом пригласил его последовать за собой.

Тот немедленно прибежал. Ла Виолетт словно в шутку спросил у него, позабавила ли его музыка арестантов. Капрал, смеясь, ответил, что некоторые из них, подтянувшись к окнам, могли даже видеть собак.

– В таком случае, – сказал ла Виолетт, – им следовало бы бросить мне монетку. У них имеются деньги?

– Да, у тех, которые еще не осуждены, имеются. Среди арестантов находится даже поп, получающий с разрешения губернатора пищу со стороны. Стойте-ка, вот как раз один из моих людей сопровождает в тюрьму надзирателя, на обязанности которого лежит доставка еды в камеры.

Ла Виолетт вздрогнул; он тотчас сообразил, что этот «поп» был не кем иным, как Анрио.

– Вот и спросите у попа, остался ли он доволен представлением, а если доволен, то пусть даст вам талер для моих артистов, – смеясь, сказал ла Виолетт. – Мы вместе пропьем его, товарищ!

– Эй ты, слышишь? – крикнул капрал солдату, сопровождавшему надзирателя. – Исполни как следует поручение, принеси талер и ты выпьешь вместе с нами!

Часовой прошел в тюрьму вместе с надзирателем, приносившим подследственным пищу, а ла Виолетт вернулся к своей труппе, чтобы продолжать прерванное представление.

Когда по его расчетам солдат мог уже вернуться из тюрьмы, он кончил представление и снова направился в кабачок. Капрал издали показывал ему с торжествующим видом какую-то монету.

Ла Виолетт ускорил шаг, но старался скрыть свое волнение. Какой-то арестант дал монетку, но был ли этим арестантом Анрио? Следовало избегать слишком большой настойчивости в вопросах: ведь капрал может заподозрить в этом что-нибудь неладное, а малейшее подозрение могло повести к тяжелым последствиям. Если Анрио помещается в первом этаже, то будет возможно пробраться к нему благодаря небольшому строению, подымавшемуся за круглой стеной, уже замеченной ла Виолеттом. Но если у полиции возникнет хоть какое-нибудь подозрение, то Анрио переведут в другое место. Поэтому он старался не дать заметить свою радость и не решался расспрашивать далее.

– Вы ловко предсказали, что наши арестанты окажутся щедрыми, – сказал капрал, – в данный момент в первом этаже их трое, и каждый из них дал по монетке.

– Это великолепно! – пробормотал ла Виолетт полузадушенным голосом.

Благодаря чрезмерной щедрости арестантов все его расчеты полетели вверх дном. Как же узнать среди этих троих того, который интересовал его?

– Вот вам три серебряных монеты! – сказал капрал и вдруг, рассматривая их перед тем, как вручить ла Виолетту, воскликнул: – Батюшки! Кто-то дал плохую монету. Вот поглядите сами! Это – французская монетка!

Ла Виолетт чуть-чуть не выдал радости, охватившей его при этих словах.

– А ну-ка, покажите! – торопливо сказал он. – В самом деле, это – монета в сорок су. Они здесь не ходят? Так ее следует отдать тому, кто дал ее! Вы знаете, кто это? – прибавил ла Виолетт, поворачиваясь к солдату, только что ходившему к арестантам.

Тамбурмажор догадался, что Анрио, предупрежденный о его присутствии музыкой тирольца, придумал таким образом дать ему знать о себе. Ведь, вероятно, только у него одного и могла найтись монетка с изображением Наполеона. Это было очень ценным указанием. Анрио знал, что ла Виолетт занят мыслью о его освобождении, но как теперь было точно узнать, где именно он заперт?

На всякий случай ла Виолетт обратился к солдату с этим вопросом.

Солдат ответил без малейшего колебания:

– Я уверен, что эту монету всучил мне поп. Только вот отдать ему назад эту монету будет трудновато. Вплоть до ужина в тюрьму больше никто не войдет, а тогда меня уже не будет в наряде.

– Так ты можешь указать эту камеру человеку, который заменит тебя. Ты знаешь, в которой это камере?

– Да, господин капрал, если эту монету дал мне аббат, то он помещается в средней камере. Я уверен, он знал, что его монета никуда не годится!

Ла Виолетт, восхищенный до последней степени, поспешил сказать:

– Хороша или плоха эта монета, а мы ее пропьем, как и остальные. Ну-ка, красавица, – весело обратился он к служанке кабачка, – принеси ка нам побольше кружек, а потом подашь нам водки, сколько хватит на три талера. За ваше здоровье, товарищи! – сказал он, чокаясь принесенными кружками.