Валентин Пикуль - Мешая дело с бездельем

Совсем иное впечатление производил Орлов на иностранцев.

Англичанка мисс Бальмонт признавалась, что при виде Алехана все ее тело охватила дрожь ужаса, а когда ей следовало поцеловать Орлова в изуродованное лицо, она чуть не упала в обморок. Чесменский герой казался нежной мисс каким-то чудовищем, и ей было странно видеть, как средь азиатской роскоши свободно и легко двигался этот "дикий варвар" в распахнутом на груди кафтане, с повадками мужика-растяпы и при этом носил на руках чью-то маленькую, чумазую девочку, которую он нежно целовал, и еще приплясывал, забавляя ребенка:

— Чье это очаровательнее дитя? — спросила мисс Вальмонт.

— А разве узнаешь… — отвечал Орлов. — Забежала вот вчера с улицы… Так и осталась. Не выкидывать же. Пущай живет!

Москвичи знали, что там, где Орлов, там всегда весело, и толпами валили в его Нескучное, где любовались рысистым наметом лошадей, красотой одежд конюхов… Алехан иногда скидывал на снег тулупчик козлиный, ему подавали бойцовские рукавицы:

— Ну, ребята! Пришло время кровь потешить… Специально, чтобы с Орловым подраться, приезжали, в Москву туляки — самые опытные на Руси драчуны-боксеры. Алехан, которому пошло на седьмой десяток, браковал соперников:

— Да куда ты лезешь, черт старый! Я ж тебя еще молодым парнем бивал… Оавай сына! Ах, с внуком приехал? Станови внука…

Из толпы заяузских кожемяков выходил парень: сам — что дуб, а кулаки будто две тыквы:

— Давай, граф, на пять рублев биться.

— А у тебя разве пять рублев сыщется?

— Никогда в руках не держал. Но тебя побью — будут…

— Ну, держись тогда, кила рязанская!

Теснее смыкался круг людей, и на истоптанном валенками снегу начиналась боевая потеха. Иной раз и кровь заливала снег, так что смотреть страшно. Но зато все вершилось по правилам — без злобы. А туляки почасту свергали Орлова наземь. Порядок же был таков: "Кого поборет Орлов — наградит, а коли кто его поборет — того задарит совсем и в губы зацелует!"

По натуре он был азартный игрок. На пари брался с одного удара отрубить быку голову — и отрубал. Спорил с ямщиками валдайскими, что остановит шестерку лошадей за колесо — и останавливал. Мешая дело с бездельем, он устроил на Москве регулярную голубиную почту. Развел петушиные бои, вывел особую породу гусей — бойцовских. На всю Россию славились своим удивительным напевом канарейки — тоже "орловские"!

Наконец, из раздолья молдаванских степей он вывез на Москву цыганские таборы, поселил их в подмосковном селе Пушкине, где образовался цыганский хор. Орлов первым на Руси оценил божественную красоту цыганского пения. Всех хористов он называл по-цыгански "чавалы" (в переводе на русский значит "ребята"):

— Ну, чавалы, спойте, чтобы я немножко поплакал…

На традиционном майском гуляний в Сокольниках цыгане пели и плясали в шатрах. Растроганный их искусством, Алехан раскрепостил весь хор, и отсюда из парка Сокольников, слава цыганских романсов пошла бродить по России — по ярмаркам и ресторанам, восхищая всех людей, от Пушкина до Толстого, от Каталани до Листа! А в грозном 1812 году цыганский хор целиком вступил в Народное ополчение, и певцы Орлова стали гусарами и уланами, геройски сражаясь за свое новое отечество.

Только дважды была потревожена жизнь Алехана… Вдруг он заявился в Петербург, где его никто не ждал, и посеял страшное беспокойство в Зимнем дворце.

— Зачем он здесь? — испуганно говорила Екатерина II. — Это опасный человек. Я боюсь этого разбойника!

Орлов Чесменский прибыл на берега Невы только затем, чтобы как следует поругаться со своей старой подругой. В глаза императрице он смело высказал все недовольство непорядками в управлении страной.

Екатерина от критики уже давно отвыкла, сама считала себя "великой" и потому ясно дала понять, чтобы Орлов убирался обратно…

В 1796 году на престол вступил Павел I, боготворивший память своего отца. В шкатулке матери он обнаружил ту самую записку, в которой Орлов признавался Екатерине, что убил ее мужа-императора. Павел I сказал:

— Я накажу его так, что он никогда не опомнится… Участников переворота 1762 года собрали в столице; были они уже старые, и только Алехан выглядел по прежнему молодцом. Петра III извлекли из могилы. Началась тягостная церемония переноса его останков из Лавры в Петропавловскую крепость. В этот день свирепствовал лютейший мороз. Траурный кортеж тянулся через весь Невский, через замерзшую Неву: от страшной стужи чулки придворных примерзали к лодыжкам. А впереди всех шествовал Алехан, в руках без перчаток (!) он нес покрытую изморозью корону убитого им императора. Месть была утонченна: в соборе Павел I велел старикам целовать прах и кости своего отца. Многие ослабли при этом. Орлов с самым невозмутимым видом облобызал голштинский череп. Павел I понял, что такого лихого скакуна на голой соломе не проведешь.

— Езжай прочь, граф, — сказал он сипло… Вместе с Марьей Бахметевой он укатил за границу; проживая зимы в Дрездене и Лейпциге, лета проводил в Карлсбаде и Теплице. "Здесь, — сообщал на родину, — довольно перебесились на мой щет. Всио предлагают, чтобы я здесь поселился… встречали с радошным лицем и кланелись, из дверей выбегая и из окошек выглядывая. Много старичков, взлягивая, в припрышку взбегались, а робетишки становичись во фрунт…" Европа уважала Орлова: это были отзвуки Чесмы — отзвуки молодости! В его честь бывали факельные шествия, сжигались пышные фейерверки, города иллюминировались, стрелковые ферейны Тироля устраивали перед ним показательные стрельбы, а при въезде в столицы герцогств на огромных щитах полыхали приветственные слова, сложенные из разноцветных лампионов:

Это отец известного офицера М. А. Шванвича, который находился в штабе Е. И. Пугачева и послужил для Пушкина прототипом его героя Швабрина в повести "Капитанская дочка". Достойно примечания, что братья Орловы, достигнув небывалого могущества в империи, никогда Шванвичу не мстили, а, напротив, помогли ему стать комендантом Кронштадта.