А. Сахаров (редактор) - Николай I

Проворачивая толстую спину в кресле, Орлов сказал:

– Уверен, возьмём.

Дубельт вышел. Орлов большой рукой писал «Его благородию господину поручику Распопову. Предлагаю немедленно с получением сего отправиться железной дорогой на Краков, взяв с собой в сопровождение одного унтер-офицера и двух рядовых. Вручив прилагаемый при сём пакет на имя генерал-лейтенанта Соболева, приказываю ожидать приёмки политического преступника Бакунина, оного заковать со всевозможной осторожностью и доставить в Александровскую цитадель в Варшаве, где сдать под расписку, которую представить мне…»

В карцере Бакунина забили окно, потому что у Рекеля нашли кусок исписанной по-французски газеты. В полутемноте на нарах Бакунин лежал, чесался, охватывая спину свободной правой рукой: ели вши. Левую оттянули кандалы. За два месяца мысли спутались, видел, как поведут солдаты на площадь, а там закричат те самые саксонцы, что оплакивали весенние, зацветшие, широкошумные липы Максимилиановской аллеи, порубленные у них Бакуниным. Болела спина, потому что не мог в карцере вытянуться, а если вставал, то даже плечами упирался в потолок. Бакунин лежал на соломенном тюфяке, подворачивая, как мог, громадные ноги. Был одет в чужое старое платье, рукава и брюки были очень коротки.

Допросы шли и ночью, и днём. После четырёхчасового допроса сегодня вели на новый. Двор кавалерийских казарм в сумерках был сер. В сенях главного здания столкнулись с встречными. В темноте узнал бледного Гейбнера.

– Фон Хок, следователь из Праги.

И разошлись. В зале, который так хорошо знал, за зелёным сукном спинами к портрету Фридриха-Августа сидели полковник фон Фредерици, генерал фон Шульц, королевский комиссар Швебе, производящий допросы главных обвиняемых, аудитор окружного суда Мориц, заседатели уголовной королевской комиссии, протоколист-асессор, офицеры, актуарии и новый старик, с синеватой бородой, казавшейся лёгкой и колеблемой в воздухе. Старик в глухом сюртуке, чёрном галстуке – пражский высший чиновник юстиции гехеймрат фон Хок разглядывал Бакунина из-под золотых очков. Но заговорил не он, а комиссар Швебе.

– От имени уголовной королевской комиссии предлагаю вам показывать только правду; на вчерашнем допросе было предъявлено письмо к вам, помеченное «среда вечером», без обозначения месяца и числа, причём подпись неразборчива. Кем написано это письмо, скажите фамилию этого лица.

– Фамилии лица, – заговорил Бакунин, – написавшего письмо, я не назову и не напишу, дабы не замешать его в это дело, – Бакунин говорил твёрдо; заседатели, офицеры, писаря глядели на него множеством глаз.

Швебе пересматривал бумаги; Бакунин стоял вплотную у зелёного стола. Швебе приподнялся, протянул Бакунину четыре письма на русском языке, которые Бакунин узнал сразу, увидев ещё на столе.

– Кем написаны эти письма? Кто такая госпожа Полудина и в каких отношениях вы с нею состояли? Кто такой упомянутый в письме господин Рейхель?

– Все четыре письма написаны мне одной и той же дамой, частью из Брюсселя, частью из Парижа, – проговорил Бакунин, – однако я категорически отказываюсь что-либо сказать об этой даме и даже не скажу, является ли подпись на одном из них – мадам Полудина – её настоящей фамилией. Точно так же не скажу, кто другие упомянутые в письме лица и верно ли написаны их фамилии. Я вообще отказываюсь дать какие-либо показания относительно обстоятельств этих лиц и моих отношений с ними.

Заседатели переглянулись; брови комиссара Швебе сходились круче, недовольней, и голос становился упорней и злей; когда писцы записали слова Бакунина, Швебе, оглядывая Бакунина с ног до головы, проговорил:

– Когда вы познакомились с дрезденским музик-директором Августом Рекелем и какие отношения установились между вами?

– Вскоре после моего прибытия в Дрезден, кажется, в начале марта этого года, я познакомился с Рекелем через Виттиха в каком-то общественном месте, кафе или ресторане. Рекель понравился мне, и я стал поэтому искать его знакомства. Так как Рекель разделял мои политические взгляды, в частности моё мнение о славянском вопросе, то вскоре после знакомства у нас завязались дружеские отношения.

Швебе помолчал, выжидал; никого из участников восстания он не допрашивал с таким омерзением, как этого русского. Швебе был убеждён, что русского повесят, но наглый тон ответов и кажущееся хладнокровие выводили Швебе из себя.

– Оказывается, – проговорил Швебе, – во время восстания в ратгаузе вместе с вами находился молодой человек, занимавшийся писанием под вашу диктовку; он носил очки с тёмными стёклами и боковыми щитками из зелёного шёлка. Знаете ли вы этого человека и как его звали?

– Молодого человека в тёмных очках с зелёными шёлковыми боковыми щитками я вообще в ратгаузе не видал и не знаю, что под моим руководством кто-то занимался писанием; в числе моих знакомых нет никого, кто бы носил тёмные очки.

– Он небольшого роста, худой, можно даже сказать, хрупкий блондин с правильными чертами лица и светлыми глазами; глаза у него больны, и он носит зелёные очки с шёлковыми боковыми щитками.

– Схожего с предъявленными мне приметами человека я не припоминаю.

– Что вы можете сказать о прибывших из Парижа Гельтмане и Крыжановском? И что вас с ними связывало?

– Крыжановский – поляк из Галиции, а Гельтман – из русской Польши, оба польские эмигранты. Я познакомился с ними в Париже. Об их семейных обстоятельствах ничего сообщить не могу; оба они прибыли приблизительно за четырнадцать дней до восстания в Дрезден, с какой целью, мне неизвестно, мне кажется, они были проездом, но куда, не знаю. Мои отношения с ними сводились к простому знакомству.

Швебе резко повернулся, нагнулся к гехеймрату фон Хоку, заговорил вполголоса, и на все его слова гехеймрат, потряхивая синеватой шелковистой бородой, тихо твердил: «Хорошо, прекрасно». Потом Швебе обернулся к протоколисту, и лицо его приняло прежнее насупленное выражение.

– Герр Гаммер, прочтите подсудимому данные сегодня им показания.

Протоколист, получив от писаря бумагу, зачитал громко, полным голосом. «Сегодня в помещении комиссии допрошен был королевским комиссаром Швебе заключённый Михаил Бакунин в присутствии аудитора окружного суда, по предварительном увещании говорить правду подсудимый, как ниже следует показал…»

Потом протокол пошёл к членам комиссии, и наконец асессор зажёг над ним сургуч, залил и надавил большой красной печатью с королевским гербом Саксонии.

Швебе что-то сказал гехеймрату фон Хоку. Бакунин глядел на старика в глухом сюртуке, чёрном галстуке. Выпрямясь в кресле, фон Хок, оглядывая из-под очков Бакунина, заговорил тихо: