А. Сахаров (редактор) - Николай I

И все наши беседы кончались молитвою: «Adveniat regnum tuum. Да приидет царствие Твоё».

«Да будет один Царь на земле, как на небе, – Иисус Христос». Это слова моего Катехизиса.

«От умозрений до совершений весьма далече», – сказал однажды Пестель. И он же – обо мне, брату моему Матвею: «Votre frere est trop pur» [104] «Ваш брат слишком чист» (фр.). .

Да, слишком чист, потому что слишком умозрителен. Чистота – пустота проклятая. Чистое умозрение в делании – донкихотство, смешное и жалкое. Я ничего не сделал, только унизил великую мысль, уронил святыню в грязь и в кровь. Но я всё-таки пробовал сделать, Пестель даже не пробовал.

Он был арестован Четырнадцатого, в самый день восстания. Некоторое время колебался и помышлял идти с Вятским полком на Тульчин, арестовать главнокомандующего, весь штаб второй армии и поднять знамя восстания. Но кончил тем, что сел в коляску и поехал в Тульчин, где его арестовали тотчас.

Умно поступил, умнее нас всех: остался в чистоте умозрения.

Я мог бы полюбить Пестеля; но он меня не любит – боится или презирает. Ясность ума у него бесконечная. Но всего умом не поймёшь. Я кое-что знаю, чего не знает он. Надо бы нам соединиться. Может быть, переворот не удался, потому что мы этого не сделали.

Вниз катить камень легко, трудно – подымать вверх. Пестель катит камень вниз, я подымаю вверх. Он хочет политики, я хочу религии: легка политика, трудна религия. Он хочет бывшего, я хочу небывалого.

сказал Рылеев. Христианство – рабство: вот яма, в которую катится всё.

Пестель на юге, Рылеев на севере – два афея, два вождя российской вольности. А в середине – множество бесчисленное малых сих. «Нынче только дураки да подлецы в Бога веруют», – как сказал мне один русский якобинец, девятнадцатилетний прапорщик.

Не имея Бога, народ почитают за Бога.

– С народом всё можно, без народа ничего нельзя, – воскликнул однажды Горбачевский, заспорив со мной о демократии.

– La masse n'est rien; elle ne sera que ce que veulent les individus qui son tout (Множество – ничто; оно будет только тем, чего хотят личности; личность – всё), – ответил я, возмутившись.

Знаю, что это не так; но если нет Бога, пусть мне докажут, что это не так.

«Россия едина, как Бог един», – говорит Пестель, а сам в Бога не верует. Но если нет Бога, то нет и единой, – нет никакой России.

Качу камень вверх, а он катится вниз – работа Сизифова. Я себя не обманываю, я знаю: если переворот в России будет, то не по моему Катехизису, а по «Русской Правде» Пестеля. О нём вспомнят, обо мне забудут; за ним пойдут все, за мной – никто. Будет и в России то же, что во Франции, – свобода без Бога, кровавая чаша диавола.

Забудут, но вспомнят; уйдут, но вернутся. Камень, который отвергли зиждущие, тот самый сделается главою угла. Не спасётся Россия, пока не исполнит моего завещания: свобода с Богом.

La Divinite se mire dans le monde. L'Essense Divine ne peut se re'aliser que dans une infinite de formes finies. La manifestation de l'Eternel dans une forme finie ne peut etre qu'imparfaite: la forme n'est qu'un signe qui indique sa presence [105] Божество любуется собою, глядя на мир. Божественная сущность может реализоваться лишь в бесконечности конечных форм. Проявление вечного в конечной форме не может быть совершенным: форма лишь указывает на его присутствие. (фр.). .

Все дела человеческие – только знаки . Я только подал знак тебе, о мой далёкий друг в поколениях будущих, как мановением руки, когда уже нет голоса, подаёт знак умирающий. Не суди же меня за то, что я сделал, а пойми, чего я хотел.

Мы о восстании не думали и не готовились к оному, когда 22 декабря, едучи с братом Матвеем из города Василькова, под Киевом, где стоял Черниговский полк, в Житомир, в корпусную квартиру, – на последней станции, от сенатского курьера, развозившего присяжные листы, получили первую весть о Четырнадцатом.

В корпусной квартире узнали, что Тайное общество открыто правительством и аресты начались. А на обратном пути в Васильков мой друг Михаил Павлович Бестужев-Рюмин, подпоручик Полтавского полка, сообщил мне, что полковой командир Гебель гонится за мною с жандармами.

Я решил пробраться в Черниговский полк, чтобы там поднять восстание. Я понимал всю отчаянность оного: борьба горсти людей с исполинскими силами правительства была верх безрассудства. Но я не мог покинуть восставших на Севере.

Мы продолжали путь в Васильков глухими просёлками, скрываясь от Гебеля. Снегу было мало, колоть страшная; коляска наша сломалась. Мы наняли жидовскую форшпанку в Бердичеве и едва дотащились к ночи 28-го до селения Трилесы, на старой Киевской дороге, в 45-ти верстах от Василькова. Остановились в казачьей хате, на квартире поручика Кузьмина [106] Кузьмин Анастасий Дмитриевич – поручик Черниговского полка, член Общества соединённых славян и Южного общества. Участвовал в восстании полка, после разгрома которого 3 января 1826 г. был взят в плен и застрелился. . Измученные дорогой, тотчас легли спать.

Ночью прискакал Гебель с жандармским поручиком Лангом, расставил часовых, разбудил нас и объявил, что арестует по высочайшему повелению. Мы отдали ему шпаги, – рады были, что дело кончится без лишних жертв, – и пригласили его напиться чаю.

Пока сидели за чаем, наступило утро, и в хату вошли четверо офицеров, ротные командиры моего батальона, – Кузьмин, Cоловьёв [107] Cоловьёв Вениамин Николаевич (1798 – 1871) – барон, штабс-капитан Черниговского полка, член Общества соединённых славян, приговорён после разгрома восстания к смертной казни, после изменённой на 15 лет каторги, с 1840 г. на поселении. , Сухинов и Щепило – члены Тайного общества, приехавшие из Василькова для моего освобождения. Гебель вышел к ним в сени и начал выговаривать за самовольную отлучку от команд. Произошла ссора. Голоса становились всё громче. Вдруг кто-то крикнул:

– Убить подлеца!

Все четверо бросились на Гебеля и, выхватив ружья у часовых, начали его бить прикладами, колоть штыками и шпагами куда попало – в грудь, в живот, в руки, в ноги, в спину, в голову. Роста огромного, сложения богатырского, он перетрусил так, что почти не оборонялся, только всхлипывал жалобно:

– Ой, панья Матка Бога! Ой, свента Матка Мария!

Густав Иванович Гебель – родом поляк, но считает себя русским и никогда не говорит по-польски, а тут вдруг вспомнил родной язык.

Часовые, большею частью молодые рекруты, не подумали защитить своего командира. Все нижние чины ненавидели его за истязания палками и розгами и называли не иначе как «зверем».

Офицеры били, били его и всё не могли убить. Сени были тесные, тёмные: в темноте и тесноте мешали друг другу. От ярости наносили удары слепые, неверные. Били без толку, как пьяные или сонные.