Юрий Дружников - УЗНИК РОССИИ

Поехав собирать материалы о Пугачеве, он делал это поверхностно. О какой глубине исследования может идти речь, если для сбора материалов Пушкин был в Оренбурге два дня и в Уральске – три? Но иначе, видимо, не мог. К труду приложены документы, примечания и замечания, которые Пушкину было недосуг вставить на места в текст. Издание вышло со множеством ошибок и опечаток. Зато роман «Капитанская дочка», внебрачное дитя научного труда, родится чуть позже как результат всех этих записок, но свободно, по ассоциации.

Другой исторический писатель, возможно, решил бы, что издавать труд о Пугачеве и не следовало: то были материалы, собранные для создания романа. Но именно научный труд оплатила казна. Пушкин написал: «История Пугачевского бунта», не имев в публике никакого успеха, вероятно, не будет иметь и нового издания» (VIII.263). Первый экземпляр автор через Бенкендорфа преподнес царю. Тот захотел принять поэта для беседы и теперь, когда книга вышла, разрешил (какой абсурд!) посмотреть секретное дело о Пугачеве.

Еще недавно Пушкин возмущался предложением царя переделать «Бориса Годунова» наподобие романа Вальтера Скотта. Теперь, работая над «Капитанской дочкой», он фактически последовал совету. «Погоди, дай мне собраться, – говорит он Нащокину, – я за пояс заткну Вальтер Скотта!». Тема доброго разбойника, его доброго и злого помощников, да и сама манера романа перекочевала из «Роб-Роя».

Почему зверя и ублюдка Емельку Пушкин изобразил в романе благородным рыцарем чести? Почему навязал читателю сон золотой о самозванце? Для чего ему понадобилось исправить историческую правду – только ли в художественной задаче дело? Может, также попытка вальтерскоттовским методом романтизировать русскую историю? «Капитанская дочка», роман «параллельный» с исследованием, была напечатана в «Современнике» без имени автора за подписью Издатель. Исторические изыскания пригодились Пушкину в романе в качестве канвы для вышивки, он создал свою сцену и в ней расставил свои декорации и своих героев. «Капитанская дочка» оторвалась от истории, детали которой забылись, взлетела, стала великолепным художественным вымыслом.

Цветаева увидела в диалоге Пугачева и Гринева «жутко автобиографический элемент». «Пугачев задумался: «А коли отпущу, – сказал он, – так обещаешься ли ты по крайней мере против меня не служить?» – «Как я могу тебе в этом обещаться? – ответил я. – Сам знаешь, не моя воля: велят идти против тебя – пойду, нечего делать». Это представляется Цветаевой аналогией царского допроса поэта после ссылки. Только Пугачев благороднее царя: «Ступай себе на все четыре стороны и делай, что хочешь». «И, продолжая параллель, – пишет Цветаева, – Самозванец – врага – за правду – отпустил. Самодержец – поэта – за правду – приковал».

Все чаще Пушкину не до прозы и стихов. Его втягивает круговорот светской суеты. Едва ли не каждый день Пушкины на балах, маскарадах, танцевальных вечерах, концертах, приемах, обедах и просто в гостях. Даже Гоголь, всегда относившийся к Пушкину с неумеренными восторгами, с осуждением пишет приятелю А.Данилевскому: «Пушкина нигде не встретишь, как только на балах. Он там протранжирит всю жизнь свою, если только какой-нибудь случай, а тем более необходимость, не затащут его в деревню». Не был Гоголь приглашен на те балы и просто пересказывал, что слышал от других.

Нащокину Пушкин жалуется: «Жизнь моя в Петербурге ни то ни се. Заботы о жизни мешают мне скучать. Но нет у меня досуга, вольной холостой жизни, необходимой для писателя. Кружусь в свете, жена моя в большой моде – все это требует денег, деньги достаются мне через труды, а труды требуют уединения» (Х.332). У состоятельного брата жены Пушкин пытается взять взаймы и пугает его на случай отказа: «Если я умру, моя жена окажется на улице, а дети в нищете. Все это печально и приводит меня в уныние» (Х.669).

Пушкин с интересом встречал свое имя в иностранных сочинениях и журналах. Уточним: то бывало не часто и не всегда радовало. Так случилось, когда к Пушкину попали из Европы подарки, привезенные Соболевским.

Он исчерпал срок, разрешенный для пребывания за границей, так и не дождавшись там Пушкина. Соболевский, Пушкин и Соллогуб шли по Невскому. Первый из троих отрастил бородку и ярко рыжие усы. Вдруг над коляской посреди улицы заколыхался высокий султан – это ехал император. Пушкин и Соллогуб подошли к краю тротуара, сняли шляпы и ожидали проезда, а Соболевский неожиданно исчез и вынырнул из какого-то магазина, когда царь проехал. Пушкин засмеялся: «Что, брат, бородка-то французская, а душенька-то все та же русская?». Больно это читать в мемуарах, ибо кланяться пришлось Пушкину и Соллогубу, а надышавшийся европейской свободы Соболевский предпочел на время испариться.

Итак, он привез в подарок Пушкину учебник испанского языка и, главное, том из собрания сочинений Мицкевича. В нем опубликованы несколько стихотворений, в том числе знаменитое «Друзьям-москалям». Пушкин начал выписывать по-польски стихи, его касающиеся. Возможно, хотел переводить их.

Стихотворение «Клеветникам России» не могло остаться незамеченным Мицкевичем. Польский поэт, с которым они сошлись после возвращения Пушкина из ссылки, сделался его другом и единомышленником. Мицкевич отрабатывал в России государственную стипендию и мечтал (тут их взгляды совпали) отправиться за границу, получив место посланника в Риме. В действительности, русские власти хотели направить талант Мицкевича на пользу империи. В мае 1829 года он получил разрешение выехать, и они с Пушкиным дружески простились перед отъездом.

После появления «Клеветников России» изумленный Мицкевич в цикле стихотворений «Петербург» пишет послание «Друзьям-москалям». Оно, конечно же, обращено в первую очередь к Пушкину. Реакция Мицкевича на подавление польской революции естественная; мало кто за границей понимал лучше него, что происходит в России. Стихов вроде пушкинской инвективы от русских друзей-собутыльников и вчерашних единомышленников он не ждал. В сущности, он получил удар в спину. Оказалось, сердечная дружба нисколько не изменила враждебного отношения Пушкина к полякам. Польша залита кровью, русский поэт приветствует подавление братьев-славян, и восставших поляков ведут под конвоем из Варшавы по Военно-Грузинской дороге в ссылку на Кавказ. И все же Мицкевич писал дружеские, хотя и горькие слова:

Вспоминаете ли вы меня? Всегда, когда думаю

О смерти, изгнании, заточении моих друзей,

Думаю и о вас, вы – чужеземцы –

Имеете право гражданства в моих мечтах.

Никто из друзей поименно не назван, они остаются друзьями, но есть среди них один – «кто-нибудь».