Александр Зонин - Жизнь адмирала Нахимова

– Сколько нужно, чтобы подорожную выправить до Тамани. На Кавказ спешу.

– На Кавказ? Ой, не люблю. Погибельный для русской словесности этот Кавказ. А притом же ты моряк. Чего тебе делать в горах?

– А ты, Платон, служа в Университете, географию не позабыл ли, посмеялся младший Нахимов. Платон добродушно отмахнулся:

– У нас науки более важные – философия. Шеллингом и Фихте клялись. А нынче новый кумир у молодежи – Гегель. Науку же, более близкую к российской жизни, или умные выводы из тех же чужих философов держат под запретом.

– Кто?

– А кто? Министр с генерал-губернатором. И повыше есть метла…

Понизив голос, рассказал Платон и об уволенных профессорах и об отличной молодежи, которую года два, как переарестовали и выслали. Особенно похвалил Платон двух друзей из своих питомцев – Огарева и Герцена.

Оказалось, что младшему Нахимову об этих юношах рассказывали за границей, что там русские о своих делах беседуют свободнее и откровеннее, чем дома. И каждое событие в столицах немедленно разносится по русским кружкам.

Платон, потирая лысеющие височки, возрадовался и еще зашептал о сосланном на Кавказ, в Тенгинский полк, Лермонтове, о сумасшествии Петра Бестужева, о производстве в прапорщики Александра Бестужева.

– Может быть, с кем из них увидишься, отнесись дружественно, Павел. Облегчи печальную участь.

– А разве ты меня считаешь способным на иное? У нас на юге, Платон, и сатрапу Воронцову приходится оглядываться на окружающих. А Раевский и Лазарев мало считаются с Петербургом в том, что могут делать неофициально.

– Да, но много ли можно сделать без ведома Чернышева, Меншикова и Бенкендорфа? Николай через них во все входит. Во все!

– У страха глаза велики, – усомнился приезжий и небрежно объявил:

– Да на каждый чих из Петербурга не наздравствуешься.

К первому боевому делу он не поспел. Еще восьмого мая, когда въезжал в Москву, эскадра появилась в виду высоты Субаши, обстреляла аулы и завалы черкесов, содействовала высадке. В деле у Субаши, как и в прошедшем году, снова отличился Корнилов. И Раевский, представлявший молодого офицера к чину капитана 2-го ранга, сейчас просит о присвоении ему следующего чина.

– Мне, – делится Лазарев с прибывшим на "Силистрию" Нахимовым, внимание генерала к Корнилову лестно. Я сам его выделяю из всех наших офицеров. Размах, талант администратора, пылкая храбрость и в одно время рассудительность не по летам. Многим старикам пора на покой. Чины имеют большие, а запала на устройство флота в высшем смысле уже нет. В вас и Владимире Алексеевиче вижу достойную себе смену. Не возражайте – надо смотреть вперед.

Они разговаривают на палубе "Силистрии", отдалясь от группы штабных армейцев и моряков. В темноте не видно берега, но близость его ощутима корабли стали на картечный выстрел. С гор скатывается холодный воздух и доносит запахи леса и фруктовых садов. Бесчисленными огоньками, соперничающими в частоте с звездами, горят костры; где-то они в ущельях, на склонах гор и в долинах. Горцы обозначают для соседей свое расположение и охраняются цепью секретов от неожиданного нападения русских.

– Трудно поверить в этой тишине, что мы накануне боя, – признается Нахимов.

– И добавьте – с врагом, которого Лондон и Стамбул не допускают мириться. А нам нельзя оставлять в своем тылу черкесов незамиренными. До новой войны с Турцией от Анапы до Поти берег должно прочно закрепить.

Он прислушивается:

– Прибой будто небольшой. А шумит…

– На гальке.

– Шли бы вы отдыхать, – предлагает Лазарев. – Денек постоим, а к вечеру начнем трудиться.

– Значит, командование правым флангом гребных судов за мною, Михаил Петрович?

– Если не передумали, я сейчас отдам приказание. Адмирал открывает дверь в салон, и оттуда вырывается на галерею гул возбужденных голосов.

– Есть два вида управления колониями…

– Да, батенька, какие у нас могут быть колонии…

– А верность черкесов и абзыхов русским?!

– Казачество здесь распространится…

– Мужиков из голодных северных мест поселить…

– И ничего с крепостными вы не сделаете. Сравните нищету Испании с благоденствием Южной Франции. Свободный труд…

Павел Степанович закрывает дверь и кладет локти на перила. Нужно побыть в тишине после насыщенного впечатлениями дня. Утром, когда шхуна "Гонец" дала сигнал, что на борту ее командир "Силистрии", со всех кораблей его приветствовали капитаны. А на "Силистрии", несмотря на присутствие Лазарева, команду построили на реях и верхней палубе. И громкое "ура" катилось по морю, когда шлюпка подходила к парадному трапу. А уж когда он поднялся и взволнованно скомандовал после рапорта: "Вольно", – все матросы сгрудились, по-детски смотрели, как он пожимает руки офицеров и целует старого соплавателя Сатина, и – куда ни оглянись – были приветливые, открытые взоры, сердечные улыбки.

"Конечно, я поведу гребные суда. Под пулями черкесов по крайности буду в своей семье моряков. Покажу, что не отстал от них…"

Отрадно проснуться утром на корабле. Солнце за горами, и на стылой воде лежат тени до дальнего горизонта, Слышно, как скатывают из брандспойта палубу, шлепают крепкие босые ноги матросов и сурово покрикивают боцманматы.

– За такую драйку под килем протянуть.

– Почему брасы не выбраны?!

Скоро будут играть зорю и раздастся выстрел с адмиральского корабля, с его корабля… Надо вставать.

Насвистывая, Павел Степанович окатывается до пояса холодной водой, бреется, надевает белые брюки и туго накрахмаленную белую рубашку, повязывает широкий черный галстук и выпускает длинные концы воротничка. Остается набросить короткую тужурку, по-летнему, не застегивая ее, и взять фуражку.

"Та-та-та-а", – заливается горнист.

"Ба-бах!" – выстрелила сигнальная пушка.

Сразу после молитвы он окунается в будни корабельной жизни. Осматривает брот-камеру и камбуз, шкиперскую и крюйт-камеры, лазарет и нижние деки. Пропасть мелочей занимает командира "Силистрии". В его отсутствие о многом не заботились бы, но, видно, часто вмешивается адмирал. С полудня, однако, он занят лишь подготовкою к высадке.

Зовут на совещание сразу после обеда. Лазарев предоставляет слово Корнилову и вместе с Раевским благосклонно смотрит на своего нового начальника походного штаба, раскладывающего карту, списки с числом гребных судов от кораблей и фрегатов и расписанием по судам назначенных в десант солдат.

Красивое худощавое лицо Корнилова уверенно, и докладывает он свободно, будто много лет состоял в роли штабного начальника.

Невольно и Нахимов любуется своим молодым сослуживцем. Но настораживается при чтении инструкции правофланговому отряду. Что-то чересчур детализовано, и одинаковые указания даны левому флангу. А ведь береговая линия неодинакова. Мысленно он решает: более легкие гребные суда выдвинуть вперед, выбросить без замедления застрельщиков, а с барказов, на которых есть фальконеты, сначала обстрелять устье реки и рощицы, в которых могут сидеть стрелки неприятеля. Впрочем, такое решение надо проверить на местности.