Джинн Калогридис - Огненные времена

«Прости меня! – взмолился он про себя, потому что был уже слишком слаб, чтобы произносить эти слова вслух. – Прости меня, ибо я больше не он, а только Люк».

И с предельной ясностью, которую дает человеку неминуемая смерть, он понял, что перед ним два пути: либо он сохранит свой страх и умрет прежде своей возлюбленной и тем самым предаст расу и обречет Си-билль на бессмысленную жертву, либо он полностью покорится.

И он покорился.

И на него тут же снизошла благодать, наполнив все его существо радостью, которой он не испытывал уже много лет, с тех самых пор, как Жакоб положил руки ему на плечи. Забыв о своей смертельной ране, Люк резко приподнялся на локтях и громко рассмеялся.

Единение. Сияние. Благодать.

И он вспомнил все. Отец, мать, Нана – все они стали реальными людьми в его сознании и сердце, и он почувствовал огромную любовь и тоску по каждому из них. Люк громко зарыдал, не от горя, а от радости, потому что с возвращением памяти пришло и понимание того, что Сибилль всегда знала, что должна будет пойти на смерть ради его инициации, и что она добровольно сдалась Кретьену для того, чтобы это случилось. В сердце его не было теперь ни страха, ни скорби, ни мрака – лишь бесконечная любовь и понимание.

И тут раздался повелительный голос – звучавший не сквозь него, а вместе с ним, как если бы они были единым целым, звучавший со всей той страстью и убеждением, которыми было наполнено его сердце:

– Слушайте меня! Взгляните на лицо той, которую вы убиваете. Вы видите на нем не отражение огня, а божественное сияние, сияние Самой Пресвятой Матери! Бросьте оружие и падите перед ней на колени, ибо вы находитесь в присутствии настоящей святой.

Неожиданно Люк заметил, что стоит спиной к костру и лицом к стражникам, а все четверо стражников действительно побросали мечи и благоговейно пали ниц. Стоять остались лишь Тома и Кретьен. На лице Тома сияло выражение триумфа. А вот черты Кретьена были искажены мстительной ненавистью. Вдруг он выхватил из-под плаща кинжал и бросился на Люка.

Люк не сдвинулся с места и не повел бровью: он лишь развел руки, приветствуя его. Кретьен набросился на человека, еще недавно бывшего его сыном, и, рыча от ярости, вонзил в его грудь кинжал – раз, другой, третий…

Но на этот раз лезвие кинжала не оставило ни малейшей царапины, и Кретьен, рыдая, упал на колени. Люк спокойно отвернулся от него и бесстрашно вступил в костер. Улыбаясь – наверное, такой же ласковой улыбкой, какая сияла на устах Сибилль в тот миг, когда она прикоснулась к его рассеченному сердцу, – он наклонился к ее ногам и без всякого труда разомкнул раскаленные докрасна кандалы. Кожей он чувствовал жар, но отказывался принимать его.

Она упала, и он поднял ее на руки. Взгляд ее был затуманен. Кожа на ногах и руках была черной как уголь, а в некоторых местах сошла, обнажив нижний, кроваво-красной слой. Бедное лицо ее было покрыто волдырями, и его невозможно было узнать. Золотая печать Соломона на ее сердце наполовину расплавилась.

Случайная капля дождя попала на амулет и мгновенно испарилась. Но Люк не заплакал. Он вынес ее из огня, испытывая не скорбь, а блаженство, такое глубокое, что в это вечное мгновение для него не существовало ни зла, ни врага, ни времени, разлуки или ожидания, а существовали лишь он сам и его возлюбленная.

И тогда медленно, постепенно золото под его ладонями остыло и приобрело прежнюю форму, волдыри исчезли, обугленная кожа снова стала розовой, целой и невредимой.

И, видя все это, он смеялся.

Пошел дождь, сначала редкими каплями, а потом все сильнее и сильнее… и его возлюбленная взяла его за руки и села. И она тоже смеялась, и ее прекрасные волосы блестели сквозь дымку пара, поднимающегося от шипящих остатков затухшего костра.

И тогда, насквозь промокшие, они встали и, прижавшись друг к другу губами, обнялись в темноте – на какое-то мгновение, на какой-то миг, навсегда…

Мы мчимся верхом на восток, мой возлюбленный и я. Мчимся рядом с теми, кто верно служил нам и кто многие годы и астрально, и физически, и даже в лагере врага, как наш верный слуга Тома, работал для того, чтобы наконец соединить нас и сохранить нам жизнь. Здесь и Жеральдина, одетая в мужскую одежду, и мать Люка, госпожа Беатрис, и удивительно стойкий, словно лишенный возраста епископ Риго. Любимый дядюшка Люка тоже скачет рядом с нами, и его лицо сияет неизбывной радостью. Много лет Эдуар провел в глубокой печали, но теперь наконец и его сестра, и племянник вернулись к нему.

Да, иногда судьба бывает очень сурова и горька. Но иногда она бывает бесконечно прекрасна и милосердна.

И тем не менее еще многое предстоит сделать. Кретьен еще не побежден, и у него много соратников в разных городах и странах. Все они хотят найти нас и уничтожить. И множество душ еще томятся в зловещей магической комнате в папском дворце в Авиньоне.

Зная это, я поворачиваю голову и смотрю через плечо на своего возлюбленного, который крепко сжимает в руках поводья. Его лицо пылает, а глаза – светло-зеленые, с золотыми крапинками, вдохновленные божественным духом, – сияют мне в ответ огромной любовью, счастьем и… узнаванием. Мы смеемся вместе от невыразимой словами радости. Он узнал меня, мой возлюбленный, он знает меня! И в этот момент копыто коня наступает на веточку розмарина и моя радость сливается с его пряным ароматом.

Розмарин пробуждает воспоминания.

Первую битву мы выиграли. Но так много их еще ждет впереди…

перев. Т. Щепкиной-Куперник

Бернар Ги (1261–1331) – доминиканец, французский инквизитор, епископ и историограф своего ордена. (Прим. ред.)

Бабушка (фр.). (Прим. перев.)

В Откровении св. Иоанна (6, 7–8): «…которому имя смерть». (Прим. перев.)