Валентин Маслюков - Чет-нечет

Во взгляде Антониды читалось недоумение.

– Антонида, – сказала Федька тихо, – ты там была… Ты сверху видела, наверное. Сына своего Вешняка видела. Где он сейчас?

Лицо Антониды исказилось, взгляд метнулся и вся она пошатнулась, будто приняв удар сердцем.

– Боже! – проговорила женщина. – Боже! – Она неровно, тяжело задышала. – Какой ты дурак! Какой он дурак! Безмозглый. Безумный. Бесстыдный. – Кулачки стиснулись, голос взлетел к визгу. – Ты все испортил! Ты пришел… Я не звала тебя! Все испортил, все!.. – рухнула она голосом. Так упала, что и Федька ответным содроганием души ощутила толчок падения.

Антонида поднялась – с колен ее посыпались объедки и целые куски пирога.

– Что ты наделал? – вскричала она, с нажимом выделяя каждое слово. Топнула, сорвала с головы кику, встряхнула, разметав льющиеся волосы, вцепилась в них руками и завыла.

– Тоня! – пыталась Федька вступиться в этот крик. Была она напугана и сама дрожала, устремилась обнять и получила жестокий тычок в лицо.

– Прости меня, Тоня! – воскликнула Федька. Шатнувшись под ударом, она едва его и почувствовала, бросилась на колени, молитвенно складывая руки. – Прости меня! – кричала она криком.

Антонида металась, задевая за стол, на котором вздрагивали, колебались два огонька, и со звериным воем раздирала себе лицо и волосы.

– Тонечка! – плакала Федька в жутком своем одиночестве. – Тонечка, это потому, что я… я люблю твоего сына. Я знаю, он жив!

– Молчи! – взвизгнула, мгновенно переменяясь Антонида. – Заткнув уши, она судорожно зажмурилась. – Молчи! Не смей говорить! – сквозь зубы. – Я ничего не слышу. Все равно ничего не слышу. Вонь сомнения… От тебя вонь, ты воняешь! Нет. Нет! – Она притопывала ногой, и в лице отдавалось злое усилие.

Рванула ворот верхней рубахи и еще рванула. И так застыла, вцепившись в растерзанные края ткани побелевшими пальцами. Потом она открыла глаза и встретилась с Федькой. Протяжно вздохнула. Опустила взгляд на вырванные клочьями завязки.

Не отнимая руки от горла, где держала разорванную рубаху, разбитая и вялая, куда-то она двинулась, пошла на Федьку, к мужу, что вытянулся на лавке, пошла, повернула к выходу и, споткнувшись на пороге, ударилась о косяк.

Вдруг – каким-то страстным противоречием, хотя говорила она едва ли не шепотом, – вдруг Антонида сказала:

– Я Там была. Была я Там. Видела. Как мне теперь Туда попасть?

Она побрела назад в комнату и остановилась, не найдя дороги вокруг стола. Потом, не выпуская рубахи, стала тереть веки. Нестерпимое для глаз зрелище, что открылось ей в блужданиях разума, заставляло ее страдать.

Потом она сказала:

– У меня ум болит. Это скоро пройдет. Стала возрастать головная перепонка.

Федька стояла на коленях.

Волосы разметались у Антониды до пояса, как ни путала она их, как ни терзала, волосы раскатывались потоком. Встряхивая головой, она закидывала гриву назад и опять подгребала через затылок на лицо, пока не скрывалась целиком под сизой, мерцающей отблесками метелью. Волна покрывала грудь, Антонида высвободила руку, которой держала разрыв рубахи, и обхватила голову, покачиваясь.

Когда Федька решилась подойти и легонько коснулась плеча, женщина не воспротивилась. Федька бережно раздвинула пряди, открыла под ними глаза, на детских щеках – царапины. Обнимая стан, Федька чувствовала сопротивление Антониды, угадывала припадочную готовность к судороге… Поцеловала сухую, воспаленную щеку и отстранилась. Поправить спутанные волосы уже не посмела – женщина напряженно затрепетала под ее рукой.

– Ха! – усмехнулась Антонида. – У меня муж есть. – Однако во взоре ее проступало удивление, чего-то она не могла уразуметь, сбивала ее Федька с ходящей по кругу мысли. И даже то полное знание обо всех без разбору людях, о прошлой их жизни и будущей, которое Антонида приобрела там, где всеведение освобождает от необходимости удивляться, освобождает от обузы человеческих чувств, – даже это нездешнее знание не подготовило ее к Федькиным выходкам.

– Еще полезешь… – начала она не совсем уверенно, не понимая как бы, то ли нужно сказать, – еще полезешь… – И не закончила. – Много вас утешителей.

Это она уяснила себе здесь, и, вероятно, нашла подтверждению этому Там. Но этого почему-то не хватало. Что-то от нее ускользало, и пробуждалась беспокойная мысль. Она смотрела на Федьку и переводила взгляд в темный угол, где покоился холодный Степан. Она озиралась, заново узнавала горницу, морщилась она в трудной работе припоминания.

Затаив дыхание, Федька ждала, чем кончится эта сшибка.

И, кажется, немного не достало Антониде, чтобы добраться до чего-то твердого. Вздохнула, забирая приоткрытым ртом воздух… И не заплакала. Не хватило ей усилия мысли, чтобы разродиться слезами. Все она потеряла: и мысль, и себя; взлохмаченные волосы разошлись, открывая разодранную рубаху. Только что передававшее оттенки изменчивого настроения лицо ее вернулась к тому тупому, самодостаточному всеведению, которое не нуждается в жизни.

И снова, напрягшись в страстном ожидании, Федька осталась ни с чем – одна. Снова ощутила она свое одиночество. Тоскливое ощущение это нельзя было вытеснить полностью, подавленное всегда готово оно было пробудиться…

Посидевши с жестким выражением лица, Федька стащила кольцо и, когда отметила, что Антонида увидела, зацепилась взглядом, медлительно внушая жест, подняла.

– Смотри, – велела она. – Смотри, не отрываясь. Блестит. Смотри! – повысила она голос, когда женщина повела взглядом. – Смотри. Смотри… окутывает тебя сон. Туман, теплый туман окутывает тебя… Плавное, как волна, забвение покачивает тебя… Мягко проваливается голова, кружится голова… Ты растворяешься… растворяется боль… забвение…

Антонида рассеянно щурилась, не смотрела она, а разглядывала Федькино кольцо, пытаясь понять, на что оно тут.

– Смотри! – негромко и размеренно повторяла Федька, полная повелительной жесточи.

Полные губки Антониды дернулись, поползла улыбка. Безобразная, все разрушающая улыбочка ее растягивалась в гримасу, прыснули губы. Антонида сдавленно булькнула – судорогой пробежал смех, Антонида изогнулась, вскидывая стиснутые кулаки, и распалась хохотом. Рухнула она в корчах на пол, застучала, хохот ее слышался рыданиями, рыдания прорывались хохотом, она изворачивалась, мотала головой, метелились по половицам волосы.

Федька спрятала бесполезное кольцо и наблюдала за женщиной.

Ничком на затененном полу, покрытая мраком волос, Антонида подергивалась, понемногу затихая в судорогах рыдающего смеха.

– Ы-ы-ы! – рыгнула она икотным звуком, передернулась от головы до пят. И затихла.

Задралась рубаха, голые, исхудалые ноги.