Валентин Маслюков - Чет-нечет

В путаном хозяйстве Подреза со множеством высоких и низких строений, с пристройками, чуланчиками и неожиданными тупиками там, где можно было рассчитывать на проход, продолжалась своя, независимая от гостей жизнь. Ласковое ржание лошади, что сунула морду тебе в затылок, заставляло шарахаться, чтобы увернуться тотчас же от лохматого пса, который в злобном, но жестоко оборванном прыжке, громыхнул цепью. Федька плутала, несколько раз упираясь во внутренние заборы и плетни; смутно угадывались деревья сада.

Обратный путь не вызывал затруднений: между углами крыш метались голоса, светились решетки окон. У подножия лестницы Федька приметила Ноздрю. Тот был не один и бубнил что-то Евтюшке, которого тоже можно было признать, несмотря на темноту.

– Ах ты щенок! – дернулся вдруг Евтюшка и бросил собеседника, чтобы выскочить на середину двора.

– Что я такого делаю? Ну что я такого делаю? – запричитал голос на крыше.

Что он такого делал, можно было только гадать, примечая в темно-синем с редкими звездами небе, как мальчишка, который стоял на коньке у самого обрыва, подтянул штаны и отодвинулся в сторону пожарной бочки. В тот же миг на верхнем рундуке лестницы с треском распахнулась дверь, мятущийся огонь озарил столбы забрала и ступеньки, шумно повалили до ветру, до воли гости; холопы, спускаясь бегом, держали роняющие искры факелы. Подрез размашисто хватался за перила и кричал, перегибаясь:

– Все ваше, черти! Берите все, разоряйте! На тот свет с собой ничего не возьмешь!

Подьяческая братия бессвязно переговаривалась, восклицала, пела, смеялась и приплясывала. Иные, низвергаясь к подножию высокой лестницы, ухитрялись попутно и обниматься.

Факелы озарили двор. Долгие тени бежали за спинами людей, уходили за постройки, хороводились за каждой отдельной дощечкой. Среди рассыпавшейся толпы Подрез обнаружил Федьку и размашисто к ней подался:

– Хорошо ли я тебе заплатил, друг мой?

Подрез оказался при ближайшем рассмотрении не так уж пьян; пошатывался он более от широты натуры, чем от выпитого, – Федька поняла это, едва поймала взгляд, осмысленный и трезвый.

– Хорошо, – отвечала Федька тихо, хотя стыдится тут было некого. Любой достаточно громкий вскрик вызывал у хмельной братии приступ веселья.

– А вот я тебя на цепь! – вихлялся Подрез. – Где челобитная? Переписать! обещал! где она? Что с обманщиком делать?

– В колодки! – бузили, ничего не разбирая, гости.

– Пойдем, брат, теперь уж ничего не попишешь! – Подрез цапнул ее за плечо.

Федька не сопротивлялась, опасаясь борьбы. Любая борьба, даже нестоящая, шуточная, заставила бы их сплетаться, касаясь грудью. И жутко тут стало Федьке от полной своей беспомощности – кто знает, где у Подреза кончались шалости и начинался умысел.

– Поздно, брат, поздно, пеняй на себя! – тащил обомлевшую Федьку Подрез, а человек десять с гоготом следовали за ними в надежде на развлечение.

В глубине двора неясно обозначилась избушка с закрытыми ставнями, Подрез, не выпуская Федькиного запястья, взошел на крыльцо и обернулся к народу, уже поредевшему – иные растерялись дорогой по закоулкам.

– Давай, давай – напирай! – рявкнул он в голос. – Цепей на всех хватит!

Гости загоготали, замявшись, остались кто где стоял. Один только Евтюшка не остановился. Но уже загремел замок, Подрез толкнул дверь и властным движением втащил слегка упиравшуюся Федьку в темноту. Лязгнула изнутри щеколда, обманутые гости запоздало ринулись на крыльцо, затопали, принялись дергать, толкать дверь и взывать к беглецам. Гости смеялись и пытались острить, но едва ли достаточно хорошо уже понимали, в чем состоит шутка.

Не больше того понимала и Федька, она отстранилась и нащупала стену.

– Свет! – велел хозяин негромко.

В самом деле: обозначилась желтая щель, щель растворилась дверным проемом, на пороге в комнату возникла со свечей в руках девочка.

– Твоя Зинка – на всю ночь! Владей! – сказал Подрез с плохо скрытым торжеством.

Затея, надо признать, удалась: что бы там ни испытывали одурачено галдевшие на крыльце гости, Федька, та просто онемела.

Тоненькой девочке со свечой было лет пятнадцать. Не развитые бедра и худющая. Может, и того меньше – лет двенадцать, тринадцать. Вполне татарское личико, довольно плоское, но чистое, юное и, в общем, милое. Нелепое кольцо в носу татарка продела, казалось, из баловства, нисколько не беспокоясь, как отнесутся к этому взрослые. Потому и выглядело колечко скорее забавно, чем уродливо. Черные волосы девочка расплетала тоненькими старательными косичками, но не прикрывала голову даже обручем или повязкой. И вообще, не особенно заботилась о стыдливости. Легкая рубашка, завязанная шнурками под горлом и ниже пупа, расходились, обнажая живот и твердую впадину груди. Одетые на голое тело шелковые шаровары откровенно облегали бедра.

А что разглядела в госте сама Зинка, трудно сказать, – глянула исподлобья и отошла, ступая босиком по ковру. Среди разбросанных подушек она уселась и глаза больше не поднимала. Возвращенная на стол свеча освещала темно-зеленую скатерть, кувшин, стаканы и кое-какую закуску.

– Славный застеночек, можно писать всю ночь. Писать, переписывать, черновики рвать и опять набело, набело! – самодовольно сказал Подрез, высматривая на Федькином лице признаки сдобренной изумлением благодарности. – Я тебя здесь запру перья чинить, а сам пойду к этим… – он выразительно скривился и кивнул, указывая за стену, где еще толклись разочарованные голоса.

Наверное, нужно было сказать «иди» или что-нибудь в этом роде, чтобы избавиться, наконец, от Подреза. Совсем немного требовалось, чтобы спастись, – чуть больше жизни и всё. Но Федька будто бы поглупела. В хмельной голове ее не сопрягалось ничего связного. Она тупо молчала. Она не понимала, на чем остановиться и как сделать выбор между отнюдь не безопасной для нее девочкой (едва ли уже невинной) и откровенно опасным Подрезом.

Хозяин подвинул стул, один из двух, и сел. Подрез тоже не понимал. Он действительно не понимал Федьки. Сосланного в окраинный город за разврат, пьянство и кости Посольского. Сосланного подальше от столичных соблазнов. Так далеко сосланного, что соблазнов, и вправду, не находилось.

– Пить будешь? – спросил Подрез, ни в чем уже не уверенный. Федька натужно соображала.

– Тогда кости, – не дождавшись ответа, он запустил руку в подвешенный к поясу карман.

Раздосадованный Федькиной тупостью, Подрез перешел наконец к делу, оставив окольные пути.

Надо полагать, Подрез относился к зерни как к средству. Теперь это сильнодействующее средство понадобилось ему, чтобы раздразнить и вывести из себя Федьку – «ведомого московского зернщика».