Лион Фейхтвангер - Лже-Нерон

Варрон улыбкой выразил свое одобрение скользкому, как угорь, горшечнику и его искусству давать ответы, которые можно толковать как угодно.

- Терпение? - откликнулся он. - Теперь уже очень многие верят тому, на что однажды был сделан намек в моем доме, а именно, что вы не горшечник Теренций, а некто другой.

Теренций открыто посмотрел ему в глаза.

- Возможно, что я этим другим уже стал, - ответил он спокойно и значительно.

- Вы, стало быть, были раньше горшечником Теренцием? - установил Варрон.

- В течение некоторого времени, - ответило это "создание", как про себя называл его Варрон, - мне угодно было быть горшечником Теренцием.

Варрон с легкой иронией произнес:

- Вы неплохо освоились с ним.

- Есть князья, - возразил Теренций, - которым нравится быть актерами. А разве не верно, что не так важно на самом деле быть чем бы то ни было, как важно, чтобы другие этому верили? Не так ли, мой Варрон? - и впервые он назвал его по имени, как равный равного, не прибавляя титула.

Варрон же улыбнулся про себя: "Недолго тебе фамильярничать, мой Теренций". Вслух он сказал:

- Многие теперь думают, что император Нерон жив и находится в Эдессе. Кое-кто, конечно, оспаривает это, кое-кто смеется над этим. Вот, скажем, наш Иоанн из Патмоса, актер, знаток своего дела, с чем вы, вероятно, согласитесь. Он полагает, что играй он Нерона в трагедии "Октавия" так, как некоторые играют его в городе Эдессе, ему никто не поверил бы.

Горшечник Теренций не мог при этих словах Варрона сдержать легкой дрожи в лице. Придет день, и он покажет этому Иоанну, кто из них лучший Нерон, а пока он спасся от Варрона бегством в метафизику.

- Боги, - сказал он, - в мириадах единиц создают живые существа, но иногда им хочется какое-нибудь человеческое лицо сотворить в единственном, неповторимом экземпляре.

- А вы не заблуждаетесь? - возразил Варрон. - Не дерзко ли такое утверждение? Если существует, допустим, человек с неповторимым лицом императора Нерона, то не существует ли также средство безошибочно распознать: может быть, все-таки человек этот - не подлинный император Нерон?

И видя, что Теренций теряет спокойствие, он продолжал:

- Может быть, нет такого средства?

- Возможно, что есть, - нерешительно ответило "создание".

- Во всяком случае, эдесские власти, - сказал Варрон, - полагают, что такое средство существует. Если некто хочет быть императором, то - считают эдесские власти - ему должны быть известны тайны, в которые, кроме сенатора Варрона, никто не посвящен.

Теренций молчал, беспокойство его росло.

- Вам кажется такой взгляд ошибочным? - насмешливо подбодрил его Варрон.

- Мне кажется, что такой взгляд правилен, - согласилось "создание".

- Ну вот, видите, - весело сказал Варрон. - Что это мы все стоим? - И он пригласил Теренция сесть, так как они все время несколько торжественно стояли.

Сели.

- Вы помните, например, - благодушно приступил Варрон к неприятному экзамену, - как однажды в мае месяце, что-то около 818 года по основании Рима, император Нерон посетил публичный дом "Павлин", что за Большим цирком? Император окружен был друзьями, среди которых находился и сенатор Варрон.

Блекло-розовое лицо Теренция чуть покраснело. Какая низость со стороны Варрона упомянуть именно об этом эпизоде! Дело было вот в чем. Во время визита, о котором шла речь, пострадала некая знатная дама Люция, разыгрался скандал и император вдруг решил, что ему не пристало быть участником такого приключения. Последовали разъяснения, будто тот субъект, которого некоторым угодно было принять за императора, был случайный уличный прохожий, компания просто подцепила его на улице и потащила с собой в притон. Прохожий этот был опознан в лице горшечника Теренция. Его вызвали в суд и приговорили к денежному штрафу, который каким-то неизвестным был возвращен ему с лихвой. На суде Теренций узнал о таких подробностях этого дела, которые вряд ли кому-нибудь еще могли быть известны. Используя знакомство Теренция с этими деталями как подтверждение его тождества с императором, Варрон оказывал Теренцию в известном смысле большую услугу. Но Теренций видел в этом не великодушие, а только иронию. Он вспоминал об этом эпизоде редко и всегда с неприятным чувством. Он с удовольствием возвращался в своих мыслях к истории с чтением императорского послания перед сенатом, но не к этой сцене в суде, где ему, как клиенту, пришлось взять на себя грязные поступки, от которых не слишком щепетильный император по какому-то внезапному капризу пожелал отречься.

- Да, я помню этот эпизод в "Павлине", - ответил он неохотно.

- А помните вы, - продолжал Варрон все в том же ровном тоне, - что сказал император Нерон, когда эта дама Люция стояла голая на окне, а Аэлий собирался сбросить ее вниз?

Об этом Теренций не знал, об этом на суде не упоминалось. Возможно и в самом деле, что знали это только несколько друзей, в обществе которых император Нерон забавлялся тогда в "Павлине". Возможно, что некоторых теперь и в живых нет, а другие ничего уж не помнят. И Теренций почувствовал тем большее смущение, что, как оказалось, Варрон предложил ему этот вопрос вовсе не из коварства, это была честная проверка.

Как бы там ни было, но он должен был отвечать. Он потянулся, принял позу Нерона, проникся - так ему казалось - духом императора, взял смарагд, стал Нероном и ответил голосом Нерона:

- "Оставь, мой Аэлий. За окно можно выбрасывать фельдмаршалов или царей, но никак не голых баб". - Так или приблизительно так должен был ответить тогда император Нерон.

Варрон улыбнулся. Он впервые увидел в руках у Теренция смарагд. Смарагд Нерона был как будто меньше, но тщательнее и искуснее отшлифован. Кроме того, подлинный Нерон никогда не пытался бы блистать остроумием в публичном доме. Наоборот, когда Аэлий хотел выбросить из окна знатную даму Люцию, он, пьяный, как большинство тех, кто был с ним, зевая, заплетающимся языком, довольно бессмысленно сказал:

- Пожалуйста, мой Аэлий, делай все, что хочешь. Угощайся, мой славный.

Варрона забавляло и тешило, что Теренций ни в одном положении не мог представить себе Нерона в будничном виде. Он полагал, что император даже в публичном доме должен вести себя по-императорски и говорить только о фельдмаршалах и королях.

Теренций еще чувствовал некоторую уверенность, пока сенатор заставлял его отвечать ему. Но едва договорив последние слова, он непроизвольно опустил смарагд, который он жестом Нерона подносил к глазам. Он снова стал горшечником Теренцием и, устремив на Варрона напряженно прищуренный, внимательный взгляд, старался по лицу его понять, правильно ли отгадал ответ Нерона. Но Варрон лишь улыбнулся. Он так никогда и не открыл этому "созданию", попало ли оно в цель, а если промахнулось, то насколько. Он поднялся и сказал, и это было скорее приказом, чем просьбой: