Айбек - Навои

— Великий наставник! Книга, которую я писал, закончена! — горестно сказал он, еще ниже склоняясь над ложем.

Глаза больного раскрылись, губы зашевелились, он сказал что-то. Султанмурад не расслышал его слов, но понял по выражению глаз и движению губ поэта, что он доволен.

Ходжа Афзаль — подошел к ученому, пытаясь его утешить. Врачи на цыпочках выходили из комнаты и снова входили, шёпотом совещаясь между собой. Большинство лекарей советовало еще раз пустить кровь.

Султанмурад, чтобы не мешать им, вышел в другую комнату. Там он увидел поэтов, ученых и художников, внимательно слушавших юного Хондемира. Султанмурад занял место в сторонке.

— … Люди, выехавшие навстречу хакану, — рассказывал Хондемир, — остановились в рабате Фарьян. Ночь провели в этом рабате. На рассвете господин Навои начал читать надписи, оставленные путниками на дверях и стенах. Прежде всего ему бросились в глаза такие стихи:

Это стихотворение понравилось господину Алишеру. Я тотчас же записал его. Вскоре мы все выехали по направлению к рабату Маликшах. С противоположной стороны появились царские носилки Сахиб-Кирана. В это время, по воле судьбы, в состоянии господина Алишера произошла странная перемена. Он подозвал к себе Ходжу Шахаб-ад-дина Абдуллаха и сказал: «Будьте возле меня, мне нехорошо». Через минуту он спешился, но не мог идти навстречу государю. Тотчас же Ходжа Шахаб-ад-дин Абдуллах и Джелал-ад-дин Касим подхватили его под руки. Удар лишил эмира способности двигаться и говорить. Горе заполнило наши сердца. Мы положили дорогого больного на носилки и направились в сторону Герата По дороге врачи пустили кровь. Но это не помогло. В полночь мы прибыли в благословенное жилище. О превратная судьба!

Хондемир вытер слезы и замолчал. Все склонили головы. После рассказа Хондемира наступило глубокое, тягостное молчание.

Лекари удвоили свои старания, приходили новые и новые врачи, пытаясь помочь больному, но положение его ухудшалось с каждым часом. На следующий день, в воскресенье, на рассвете, Алишер Навои простился с жизнью.

Этот день — 12-е число второй джумады 906 года хиджры»— стал днем глубокого траура. Весь Герат проснулся в горе. Мрачная весть разбила сердца. Каждый гератец ощущал пустоту в своем сердце. Скорбь охватила всю страну.

Сады, аллеи, медресе, мечети, площади, улицы волны народа. Но сегодня город кажется пустым, осиротевшим. Бороды стариков мокры от слез; дети притихли. На протяжении своей истории Герат хоронил немало выдающихся людей, но никогда ничья смерть не вызывала такого горя.

Унсия полна народа. Ученые, поэты, художники, лекари, чиновники, ремесленники прощаются с поэтом.

Скорбь согнула стан Дервиша Али. Друзья и верные слуги поэта — Шейх Бахлул и Сахиб Дара, Мах-муд-Тайа Бади — совсем потеряли голову. Поэты, воспевающие любовь, слезы и разлуку, только теперь постигли истинный смысл этих слов.

Вот Бехзад. Он рыдает у изголовья поэта, своего наставника. Вот плачет вчерашний простой солдат, а сегодня начальник тысячи нукеров Арсланкул. Вместе с поэтами плачут суровые бойцы-беки.

Когда ушли мужчины, в опустевшую комнату впустили женщин. Вначале пришли женщины из дворца, плача, подходили они к телу, после них — женщины из народа, одетые во все черное, они раздирали своими воплями воздух.

Султанмурад, в последний раз обняв великого мудреца, вышел из комнаты. В передней среди толпы он увидел Дильдор в черном платье, в черном, доходящем до самых бровей платке. Из больших глаз одна за другой капали слезы. Султанмурад тяжело вздохнул:

— Плачь, сестра, плачь! Пусть ослепнут глаза того, кто сегодня не плачет, — сказал он Дильдор.

— Ах, дорогой господин, плакать мало, лучше бы сгореть превратиться в пепел! — ответила Дильдор сдавленным голосом.

Поэты, ученые и даже врачи в стихах выражали свое горе и любовь к Навои. Появились бесчисленные тарихи в четыре, шесть или восемь строк. Написанные на клочках бумаги, эти тарихи ходили по рукам, переписывались, порождая новые скорбные произведения. Создавались удивительные элегии, где каждое слово было проникнуто горем и любовью. Цветы поэзии украсили печаль о поэте.

Обвитые шелком носилки с телом Алишера вынесли на плечах друзья поэта — беки, вельможи и знатные люди Герата. Вопли потрясали небо. Словно не желая остаться равнодушным к великому горю, облака тоже пролили капли слез. Носилки, передаваемые тысячами рук, в одно мгновение удалились от Унсии покачиваясь над человеческим морем. Каждый считал своим долгом хотя бы кончиком пальцев прикоснуться к ним. Пройдя через множество рук, носилки остановились на Ид-Гахе. Торжественно появился Хусейн Байкара. Прочитали заупокойную молитву, Носилки снова поплыли по волнам человеческого моря.

Поэта похоронили в здании, построенном им самим, в мечети, где он заранее приготовил себе место речного упокоения. Герат плакал над великой могилой. Огромные порталы и подобные небу купола мечети сотрясались, от горестных воплей. К вечеру толпы людей на улицах, на площадях и в садах поредели. Султанмурад и Арсланкул, понурив головы; медленно шли по хийябану. Солнце, утопая в пылающих облаках, склонилось к горизонту. В конце хийябана Султанмурад остановился, чтобы проститься. Он посмотрел на Арсланкула покрасневшими от слез глазами и сказал:

— Держите крепко меч в руках, богатырь, чтобы охранять мысли и заветы нашего дорогого отца.

Я — мечом, вы — вашей наукой будем служить народу! — воскликнул Арсланкул, сжимая рукоятку меча.

Руки воина и ученого, движимые любовью и верностью, соединились в крепком пожатии.

Медресе — мусульманское высшее учебное заведение.

Дервиш — отшельник, аскет.

«Шамсия», «Кафия», «Хашия» — ходовые учебники в медресе.

Мударрис — преподаватель медресе

Калам — тростниковое перо.

Муамма — буквенная или смысловая загадка, нечто вроде шарады.

укер — дружинник, воин.

Гиджак — смычковый четырехструнный музыкальный инструмент.

Тархан — человек, имущество которого свободно от обложений налогами, крупный землевладелец.

Дешт-и Кипчак — владения Золотой орды.