Айбек - Навои

— Господин казни, мы нарочно не пригласили Абд-аль-Васи. Нам надо кое-что обсудить.

— Вы ведь сами великий мастер шутить и острословить, начните-ка, — предложил Эмир Могол.

— Нет, господа, я навеки перестал шутить с вельможами и эмирами, — сказал Шихаб-ад-дин, потирая руки.

— Причина этого нам известна, — заметил, насмешливо улыбаясь, Маджд-ад-дин, — Алишер сделал вам выговор.

— Мы ничего не знаем. Как это было? — навострил уши старый щеголь, чиновник Ходжа Хатыб.

— В одном собрании Алишер пошутил на мой счет, и я тотчас же ему ответил. Он был очень недоволен, — хихикая, ответил Шихаб-ад-дин.

— Вы свалили поэта одной стрелой, как я — кулана, [78] Кулан — дикий осел. — вмешался один из беков, любитель поохотиться.

Маджд-ад-дин обрадовался: путь к серьезней беседе открылся сам собой. Чтобы привлечь к себе внимание, он, понизив голос, словно готовясь сообщить о неожиданном бедствии, сказал:

— Благодарите бога, господин казий. То, что вы сейчас участвуете в наших собраниях, — великая милость аллаха. Удар лапы Алишера все еще угрожает вам. Если он вас выгонит из нашего подобного раю города, что вы тогда будете делать?

— Да буду я за вас жертвой! Какое же я преступление совершил? Да не пошлет аллах такой беды никому из своих рабов! — испуганно раскрыв глаза, воскликнул Шихаб-ад-дин.

Маджд-ад-дин засмеялся:

— Какая судьба постигла почтенного Беннаи, первого поэта Хорасана? Разве его не изгнали на чужбину?

— Почтенный Беннаи отправился путешествовать, — сказал один из гостей, игравший в стороне в шахматы.

— Вздор! «Вы ничего не знаете, — нахмурился Маджд-ад-дин.

— Беннаи добился известности и — славы благодаря покровительству Алишера, — волнуясь, заговорил Шихаб-ад-дин. — А затем он всюду и везде смеялся над своим наставником. Перед отъездом он прошумел на весь Герат: придумал новой формы потник для осла и назвал его «потник Алишера». А я, разве я чем-либо навредил Алишеру? Мне только не нравится, что он сочиняет стихи по-тюркски, вот и все!

— За мауланой Беннаи тоже нет другой вины — вмешался Ходжа Хатыб. — Беннаи считает, что сочинять стихи по-тюркски — пустое дело. Потому он и смеялся над Алишером.

Почтенный Шихаб-ад-дин быстро опрокинул в рот чашу вина и расчесал пальцами длинную бороду.

— Да, мы тоже считаем, что истина на стороне Беннаи, — сказал он, гордо покачивая головой в синей чалме. — Фирдоуси, Низами, Шейх Саади, Хафиз и подобные им светила на небе поэзии наполняли сиянием весь мир, а темный светильник тюркских поэтов не может озарить даже хижины. Иран — сокровищница поэзии и науки, великий аллах орошает его язык водой из родника вдохновения. Следовательно, мы тоже должны писать на этом языке.

Эмир Могол, на лице которого ясно читались следы ночей, проведенных за вином и игрой, потряс руку Маджд-ад-дина и чокнулся с ним раскрашенной пиалой.

— Разумная мысль, — сказал он тяжело дыша. — Я-то лично не придаю значения этому вопросу, пусть кукушки тоже поют среди соловьев, и у них найдутся любители и слушатели…

— Насколько я слышал, молва о Навои достигла, с одной стороны, Казани, с другой — Хотана и Кашгара, — вставил один из присутствующих.

Эмир Могол злобно взглянул на перебившего его бека, выпил залпом чашу и продолжал:

— Меня тревожит другое. Вся беда в том, что Навои забрал Хорасан в свои руки. От него тянутся нити ко всем делам, ко всем должностям. Опора государства — беки, отцы и деды которых служили как верные рабы Тимуру и его потомкам, — не имеют теперь никакой, власти. Навои хочет уничтожить в государстве старые обычаи и установления, Правители городов и областей, со счетными книгами под мышкой, снуют туда и сюда, словно челнок ткача. Прикрываясь словами «народ», «справедливость», «закон», Навои еще неведомо что надумает.

Речь Эмира Могола произвела большое впечатление на присутствовавших: даже шахматисты постарались поскорее закончить игру и присоединиться к беседующим. Маджд-ад-дин слегка пощелкал пальцами, унизанными драгоценными перстнями, и горячо заговорил:

— Для всякого опытного государственного деятеля разглагольствования Навои о народе и справедливости — пустые слова. Народ—стадо. Чтобы погнать его, пастуху нужна только крепкая палка. Навои, желая подсурмить ресницы, выжигает глаза. Обвинив некоторых уважаемых казиев и должностных лиц в несправедливостях и притеснениях, он внушил эту мысль всему народу. Теперь на чиновников и даже на правителей областей каждый день поступает бесконечное количеств во жалоб. Это не политика, а глупость. Что делать — эта истина еще не открылась благословенным очам хакана.

— Мне жаль нашего султана, — сказал Ходжа Хатыб, печально покачивая головой. — Алишер Навои выставляет себя благодетелем государства и народа; государство стало игрушкой в руках его сторонников. Если не обуздают глупых людей, которые без причины забрасывают знатных людей камнями, они натворят ужасных вещей. За словами Навои о законе справедливости кроется насилие.

— Насилие! Насилие! — гневно закричал Шихаб-ад-дин, брызгая слюной. — Вы верно сказали, господин Хатыб. Нужны ли еще аргументы и доказательства? Вот одно из них, уважаемые господа: ваш покорный слуга, не жалея цветов драгоценной жизни и жемчужин мысли, создал произведение, которому в сущности нет равного на языке арабов, персов и индусов. В этом произведении я указал самые легкие способы находить нужные суры и стихи священного корана, что очень полезно для всякого мусульманина. И все же на мое рвение и усердие не обратили внимания. Двери медресе закрыты для вашего покорного слуги. Мударрисы, которые окружают Навои и читают в наших медресе, занимаются астрономией, математикой, логикой и подобными им науками, потрясающими основы религии и возбуждающими сомнения у чистых верой мусульман. Где вера и благочестие? Где справедливость?

— Об этом надо прямо говорить народу, господин казни, — сказал Маджд-ад-дин.

— Маджд-ад-дин подал знак кравчему — кокетливо одетому, изящному юноше. Перед каждым из гостей поставили чашу с рубиновым напитком. Опьянение раскрыло замкнутые сердца.

В самый разгар веселья вошел Туганбек. На плечах его красовался синий шелковый чекмень с вышитым воротником, на голове — монгольский колпак; стан перетягивал широкий пояс, усыпанный разноцветными камнями, в руке он держал плетку с серебряной ручкой.

С помощью Маджд-ад-дина Туганбеку удалось попасть в личную свиту любимого сына государя от Хадичи-бегим, юного Музаффара-мирзы.

Заняв предложенное хозяином место, Туганбек одним духом осушил большую чашу вина. Но пьяным бекам удалось выцедить из этой чаши несколько недопитых капель и, следуя древнему обычаю, они поставили перед Туганбеком девять чаш. Свято соблюдавший старые традиции, Туганбек не стал возражать. Он только проворчал, насмешливо улыбаясь: