Александр Волков - Два брата

– Батюшка крепок, – сказал вслух царевич, из приличия делая грустное лицо. – Бог даст, поправится.

– Только этой надеждой и живем, ваше высочество! Но нас утешает мысль, что ежели случится несчастье, то в вашей высокой персоне узрим достойного отцова преемника, украшенного проницательным умом и всеми добродетелями.

Снова поклон, такой низкий, что шляпа князя, которую он держал в руке, подмела пол.

«Вишь, разливается, лисица! – подумал Алексей. – Пришло мое время!»

У него даже голова закружилась от сознания высоты, на которую его возносит судьба.

А Меншиков продолжал:

– Льщу себя надеждой, что не лишусь вашей милости. Вы знаете, я всегда был благожелателем вашего высочества.

– Коемуждо воздастся по делам его, [127]– ответил царевич словами из Евангелия.

И Меншиков задрожал. Как опытный царедворец, он скрыл страх и распрощался с бесконечными уверениями в глубочайшей преданности. Царевич остался один. Он не мог сдержать свои чувства и запел на веселый лад:

– «Святися, святися, Новый Иерусалиме!..»

Вдруг его поразила ужасная мысль. Она пришла в голову внезапно, но показалась такой верной, неоспоримой, что он без сил опустился в кресло.

«Что, если батюшка притворяется? Да, да, это бессомненно… Теперь у него два наследника, помимо меня: сын и внук. Отец решил погубить меня. Я был осторожен… не давался в руки… Это раздражило его. Он подстроил мне ловушку. Батюшка ждет от меня – опрометчивых поступков. Потом встанет… и – гибель! Монашеский клобук… быть может, плаха!»

Царевич вспомнил Ивана Грозного. И тот лежал на смертном одре, и у его постели бушевали страсти. Но как потом жестоко расправился царь с теми, кто ждал его смерти!

«Как я не догадался раньше? Притворство! Одно притворство… Меншиков приезжал выпытывать… выведывать мои чувства… Я себя выдал! Зачем я сказал эти евангельские слова?»

Холодея от страха, Алексей позвонил. Вошел лакей.

– Позвать дежурного офицера!

– Слушаю, ваше высочество!

Через несколько минут явился Василий Дедюхин.

– Поедешь к батюшке во дворец. Ежели допустят, явишься к самому. Ежели нет, то к государыне или к князю Меншикову. Скажешь: «Царевич справляется о здоровье батюшки-государя и желает скорого ему выздоровления». Скажешь: «Царевич дал обет сходить пешком в Новый Иерусалим и целый год не есть скоромного, ежели государь выздоровеет». Скажешь… Да ты сам знаешь, что сказать!

– Точно так, ваше высочество!

Черные глаза Дедюхина улыбались, по его лицу видно было, что он прекрасно все понимает.

– Иди… Стой! Тебе, кажется, Егор Марков приятель?

– Друг, ваше высочество!

– Увидишь его… Только без большого шума. Передай: «Царевич приказал немедленно явиться».

– Слушаю, ваше высочество!

Дедюхин ушел.

Поручение он выполнил в точности. К царю его не допустили, но он добился приема у Екатерины и пересказал ей слова царевича.

Екатерина отвечала, что ей приятно слышать о сыновних чувствах царевича Алексея Петровича и что она передаст его пожелания государю. С этим Дедюхин был отпущен.

Он разыскал Егора Маркова и передал приказ царевича.

Егор был ошеломлен. Его уже давно не вызывали к царевичу. Казалось, тот забыл о нем, оставил мысль сделать его своим шпиком. И вот снова!

– Приду, – сказал Марков.

– Едем со мной, – отвечал офицер.

Пришлось переодеться в парадное платье и ехать. Царевич Алексей встретил Егора Маркова приветливо.

– Я очень обеспокоен болезнью батюшки, – начал он. – Неужто он так сильно страдает, как говорят?

Царевич говорил, по-видимому, искренне, на лице была скорбь. Марков попался на удочку.

– Государь болен весьма опасно. Медик Арескин который день не отходит от его постели. Меншиков, Апраксин и другие вельможи ночуют во дворце. Государыня очень встревожена…

«Значит, правда!» – пронеслась радостная мысль в голове Алексея, но он тут же уныло промолвил:

– Горе какое! Я каждый день служу молебны за батюшкино здоровье. Рано, ах как рано ему умирать!

Алексей прекрасно понял, что от царского токаря угрозами ничего не добиться. Но лаской и выражением сочувствия к постигшей отца беде можно выведать от Егора точные сведения о том, что делается во дворце.

– Я сердился на батюшку, – продолжал царевич. – Каюсь в том, ведь человек грешен. Но как он заболел, у меня одно желание ему добра.

Егор слушал, верил, радовался за царевича. Тот незаметно выпытывал, что надо было ему знать.

– Иди, Егор, – наконец сказал он. (Марков низко поклонился.) – Надеюсь, будешь каждодневно мне докладывать о батюшкином здоровье… Я так беспокоюсь!

Егор возвратился домой. Вызов к царевичу не остался незамеченным. Лишь только токарь вошел во дворец, его обступили денщики:

– Зачем к царевичу ходил?

– Как он? Каково себя чувствует?

– Небось радехонек?

Марков не отвечал на вопросы назойливых товарищей. Особенно усердствовал Сашка Бутурлин.

– Зазнался, Егор! – упрекнул он токаря при одобрении прочих денщиков. – Знамо, хорошо тебе – приближенная персона у царевича!

– Он переносчик, [128]братцы! – догадался кто-то. Егор похолодел: если это предположение утвердится во дворце, ему, Маркову, конец.

– Что вы ко мне пристали! – со слезами в голосе выкрикнул он. – Ну, спрашивал царевич о болезни государя, да разве я тому причина? Не своей волей ходил к нему! Сами знаете, офицер вызывал. Могу я ослушаться?

– И правда, братцы, – заступился за Маркова один из товарищей, рассудительней других. – Наш брат – мелкая птица, куда приказано, туда и лети. Скажись-ка ты, Егор, на это время больным, а то царевичевы вызовы тебя до добра не доведут. Ежели за тобой придут, мы в один голос уверим, что тебе зело нездоровится…

Егор просиял:

– Спасибо, братцы!

Денщики разошлись. Егор отправился домой и лег в постель.

На другой день царевич, не дождавшись Маркова, послал за ним Василия Дедюхина. Офицер явился во дворец. Первый встреченный им денщик объявил, что токарь Марков опасно болен. То же сказал и второй, третий.

Дедюхин отправился в комнату Марковых. Егор лежал в постели, укрытый одеялом; около него на столике были расставлены аптечные снадобья.

– Ты что, Егорша? – вскричал Дедюхин.

– Болею, – слабым голосом ответил Егор. – Лихоманка треплет. Вчера от царевича вернулся еле жив.

Через несколько дней по городу разнеслась молва: государь поправляется. Меншиков и его партия подняли головы, сторонники Алексея приуныли.

– Крепок, проклятый! – толковали они по углам. – Недаром дьяволу душу продал. Тот его и поддерживает.

– Ему сроку по земле ходить положено пятьдесят годов.

– Пятьдесят годов! Эва, утешил! Значит, еще семь годов! За семь годов от нас и звания не останется – начисто выведет.