Александр Волков - Два брата

Огорошенный неожиданным вопросом, Витвер удивленно посмотрел на Шмита:

– Двенадцать месяцев, как и везде!

– А вот и не везде! – торжествуя, возразил Шмит. – Мне в Штатах за тринадцать месяцев платили!

Комиссар подумал.

– Сие только так могу понять: раз в году вам выплачивались наградные в размере месячного жалованья.

– Как хотите понимайте, – заупрямился старик, – а я требую, чтобы мне за тринадцать месяцев выплачивали!

– Хорошо, доложу вашу просьбу по начальству.

Над заявлением корыстолюбивого голландца посмеялись и решили: платить Шмиту за тринадцать месяцев.

Узнав об этом, мастер сумрачно усмехнулся:

– Всё лишняя сотня флоринов!

Ракитин свел знакомство с Питером Шмитом. Угрюмый старик отнесся к новому знакомцу довольно благосклонно, когда узнал, что он, Иван Семеныч, арендует казенную пороховую фабрику.

Хорошие отношения поддерживались тем, что Иван Семеныч подарил пороховому мастеру несколько фунтов дорогого табаку, водил его в австерию и там щедро угощал. Объясняться между собой им вначале было трудно. Шмит когда-то жил в Польше и до старости не забыл польского языка; говорил он, мешая голландские, немецкие, польские и немногие русские слова, которые успел узнать. Иван Семеныч напрягал все свое внимание, вникая в смысл этой мешанины. Впрочем, Шмит был способен к языкам, и быстро усваивал русский.

Не один раз побывали Ракитин и Шмит в австерии, и много скучных рассказов голландца выслушал Иван Семеныч, прежде чем решился в упор поставить перед стариком вопрос, согласен ли он открыть свой секрет производства пороха и сколько он за это хочет.

Шмит хладнокровно выслушал и сказал:

– Вам не столь важно знать секрет приготовления пороха, сколь получить прибыль. Вы – коммерсант, а главная цель коммерсанта – доход. Я вам предлагаю, мингер: постройте мне фабрику, которая будет моей неотъемлемой собственностью, а я буду передавать вам пятую часть ее дохода.

Ракитин даже подпрыгнул на лавке, и обычное хладнокровие его покинуло:

– Но вы… вы с ума сошли!

– Почему же? Это деловое предложение. О нем можно разговаривать, можно торговаться. Я даже могу выплатить вам стоимость фабрики… ну, хотя бы в пятьдесят лет!

– Ни вы, ни я не проживем пятьдесят лет!

– У нас останутся наследники, – спокойно возразил голландец.

Взбешенный Ракитин схватил шапку и выбежал из австерии. Пороховой мастер насмешливо смотрел ему вслед.

Дело с постройкой казенной пороховой мельницы чрезвычайно запуталось.

Между двумя иностранцами началась настоящая война: ни один не хотел подчиниться другому. Мастера писали друг на друга кляузы, адресуя их в Главную Артиллерийскую канцелярию, в Военную коллегию, в Коллегию иностранных дел, в Коммерц-коллегию и, наконец, самому царю. В заявлениях выставлялись денежные требования, предъявлялись все новые и новые претензии.

В канцеляриях скрипели перья, снимались копии, писались выписки и отписки. Подьячие следили за борьбой с интересом и одобряли каждый удачный ход той или другой стороны.

– Ну чисто два медведя в одной берлоге сошлись! – говорили приказные. – Любопытно, кто кого загрызет?

Шли месяцы, а дело стояло на одном месте.

В конце концов иностранцы так надоели своими кляузами, что осенью 1719 года сенат приказал произвести проверку, которая выяснила, что фон Гессель действительно отнесся к порученному делу недобросовестно и присвоил значительную часть казенных сумм.

Брюс распорядился отставить фон Гесселя, а все делать по указаниям Питера Шмита.

Фон Гессель после этого покинул Россию. Голландец торжествовал.

Пока длились смуты и раздоры между двумя иностранными мастерами, думавшими не о пользе дела, а только о наживе, Ракитин не оставлял мысли задобрить Питера Шмита и узнать его секрет.

Но Шмит отнюдь не склонен был расставаться со своей тайной, которая только и давала ему высокое положение в России. Явно издеваясь над купцом, он ставил ему невыполнимые условия. Ракитин бледнел от ярости и уходил, но через несколько дней снова появлялся у Шмита, притягиваемый какой-то неодолимой силой.

После нескольких месяцев мучительной волокиты Иван Семеныч наконец убедился, что из упрямого голландца не вытянуть ничего.

В этот хлопотливый год Егор Марков редко бывал дома, на своей петербургской квартире.

По нескольку недель подряд проводил он на сестрорецкой фабрике, где ему приспособили для жилья каморку рядом с конторой.

Первое, с чего начал свою работу Марков, – это было тщательное исследование разных сортов пороха. Он не жалел для этого времени и сил. Рассыпав перед собой на гладкой липовой доске горсть пороха, Егор щипчиками вытаскивал те порошинки, которые на глаз казались плотнее и массивнее прочих. Набрав стаканчик таких порошинок, Егор определял их вес; оказывалось, что он больше, чем вес взятой наугад пороховой массы. Отобрав достаточное количество хорошего пороха, Марков еще раз сортировал его и получал отборный, у которого плотность была еще выше.

Стаканчики и баночки с порохами – обыкновенным, хорошим и самым лучшим – стояли у Маркова в различных местах, и персоналу завода строго-настрого было наказано к ним не прикасаться. Пробы стояли в сухих помещениях амбаров, на улице, под застрехами крыш, в дуплах деревьев; а некоторые Марков закапывал в землю, в песок у берега реки. Через определенные промежутки времени он доставал пробы из своих тайников и испытывал силу пороха на градусы. Всегда оказывалось: чем плотнее порох, тем меньше он подвержен действию сырости и тем дольше хранится, не теряя своих свойств. Так подтвердилось предположение Маркова, высказанное им в разговоре с царем Петром.

Результаты своих опытов Егор тщательно записывал.

Его работой чрезвычайно заинтересовался Бушуев. Старый подьячий всей душой отдался делу, и мысль о том, что оно может быть улучшено, радовала его. По целым часам сидел Елпидифор Кондратьич рядом с Марковым, помогал ему вытаскивать «надежные порошинки», как они их называли. Но все горе в том, что этих «надежных порошинок» было слишком мало: всего какая-нибудь двадцатая часть общего количества. Чаще же всего крупинки пороха были ноздреватые; они слабо сопротивлялись давлению, легко впитывали влагу. Даже цвет их был какой-то буроватый, неровный; а у хороших порошинок он был синевато-черный, со стальным отливом. Это различие оказывалось настолько явственным, что Марков и Бушуев начали сортировать пороховые частички по цвету.

Но таким кропотливым способом можно было набрать два фунта из пуда, и то если бы этим делом занимались десяток рабочих целый день. Понятно, никакая фабрика не выдержала бы такого способа производства. Надо было добиться, чтобы все частички пороха были отборными по качеству, все как одна. Но как к этому подступиться? В этом-то и был секрет иностранных мастеров.