Александр Волков - Чудесный шар

Когда после смерти последнего начальника тюрьмы подполковника Шевцова эта должность освободилась, капитан Рукавицын находился в Петербурге по служебным делам. О смерти Шевцова Трофим Агеич узнал от брата жены, чиновника Тайной канцелярии. Трофим Рукавицын и Данила Щербина-Щербинский тут же решили, что преемником Шевцова должен стать Рукавицын. Дело было нелегкое, и в ход пошли все средства.

На выгодную должность нашлось немало соискателей, и, чтобы взять над ними верх, требовалось большое искусство. Это искусство Трофим Агеич проявил в полной мере. Он посетил видное лицо, от которого зависело назначение, безудержно ему льстил, простодушно распространялся о необоримом желании послужить матушке-государыне в качестве ее сберегателя от нарушителей законов, говорил о ранах, полученных за долгую и верную службу престолу, и о том, что ему, заслуженному боевому офицеру, пора бы отдохнуть на белее спокойном посту… После его ухода на столе видного лица будто бы нечаянно остался кошелек, туго набитый червонцами…

В эти же хлопотливые дни Данила Григорьевич Щербина-Щербинский представлял по начальству многочисленные доносы на конкурентов Рукавицына. Выходило так, что один запятнал себя непростительной трусостью в бою, другой хулил Тайную канцелярии, не считая ее деятельность высокополезной, у третьего не оказывалось надлежащей строгости в характере… Так были опорочены все соперники Трофима Агеича, и он получил желанную должность с производством в чин майора.

Но к новому месту службы Рукавицын явился с пустым карманом: едва хватило денег расплатиться с извозчиком, доставившим его и жену в Новую Ладогу.

Утрату сбережений, сделанных за долгие годы службы в полку, надо было наверстывать, и Трофим Агеич рьяно принялся за это. Он экономил на всем: на пропитании узников, на отоплении камер и даже на скудном пайке солдат тюремного гарнизона…

Дошло до того, что заключенные стали вспоминать о времени, когда комендантом тюрьмы был подполковник Шевцов, как о мифическом золотом веке, хотя покойный отнюдь не блистал мягкостью характера.

Капитал Трофима Агеича быстро возрастал, но он ходил в засаленном мундире и поношенном парике и вечно жаловался на безденежье. Однако власть имущие лица в Тайной канцелярии аккуратно получали от него положенные приношения, и он слыл у них примерным службистом.

В Ново-Ладожскую тюрьму посылали людей, обреченных на пожизненное заключение. Некоторые из них попали туда безвинно, оправдывая старинную русскую пословицу: «От сумы да от тюрьмы не отказывайся».

Уже несколько лет сидели там два купца, неосторожно подавшие жалобу на непомерное взяточничество олонецкого губернатора. Губернатор наказан не был, а купцы «в науку другим» лишились свободы. В камере № 27 содержался монах Антоний, когда-то большой шутник и любитель веселых пирушек. Раз, выпив через меру, он хватил по столу кулаком.

– Дивлюсь я на нашу царицу Лизавету Петровну! И чего она замуж не выходит?

– А за кого? – осторожно спросил монах Иероним.

– А хоть бы и за меня! – вскричал разошедшийся Антоний.

– Ты же монах!

– Сан сниму!

Этот невинный разговор Иероним сообщил в Тайную, и Антония после жестокого наказания батогами отправили в Ново-Ладожскую тюрьму за оскорбление величества. Теперь это был желтый, изможденный старик, забывший о веселье и шутках – тюрьма довела его до покушения на самоубийство.

Камеру № 22 занимал узник, обвиненный в колдовстве: он вылечил травами двух безнадежных больных, от которых отказались доктора. «За сообщество с нечистой силой» несчастный лекарь попал в заточение.

Впрочем, в тюрьме были и настоящие преступники: фальшивомонетчики, убийцы, разбойники.

В камерах №№ 13 и 14 помещались два мелкопоместных дворянина. Один из них убил соседа, поссорившись на охоте. Второй собрал из дворовых шайку и грабил на большой дороге. За разбойные дела его нещадно наказали батогами, но из уважения к дворянскому званию – через рубашку. Это называлось быть битым «с сохранением чести»!

Самым видным из узников Ново-Ладожской тюрьмы был старый князь Приклонский, тот самый, что «заговаривался», по словам Семена Кулибабы. По вине Приклонского Рукавицыну вскоре довелось пережить много неприятностей.

Комендант обедал. Он снова надел халат и колпак: ношение мундира для обленившегося Рукавицына стало тяжелой обязанностью. Напротив Трофима Агеича сидела жена Антонина Григорьевна, урожденная Щербина-Щербинская.

Майорша гордилась своим древним происхождением и в минуты размолвок попрекала им худородного Рукавицына, отец которого вышел в дворяне во времена царевны Софьи.

Антонина Григорьевна, как все Щербина-Щербинские, была очень некрасива. На лице ее выделялся огромный орлиный нос; немигающие лягушечьи глаза были навыкате; крохотный подбородок сливался с шеей. Майорша с великим искусством готовила наливки из всевозможных фруктов и ягод.

На столе перед майором стояли, радуя его взор, бутыли, бутылки и бутылочки самых разнообразных форм. Трофим Агеич уже отведал яблочной и клюквенной, когда жена налила ему из глиняного длинногорлого кувшинчика стакан настойки янтарно-желтого цвета. Майор выпил и зажмурил от удовольствия мутные глаза.

– Хороша! А ну, мать, плесни еще!

– Сначала угадай, из чего это?

– Где там! – Рукавицын безнадежно махнул рукой.

– Это из водяных орехов! – торжествующе выкрикнула майорша.

– Ну, мать, ты волшебница! Обязательно угощу попа…

– Кульер с Питеру приiхав, ваше благородие, – ввалился в комнату Кулибаба. – Пакет привез, срочный та ще й сэкрэтный…

Майор, покачиваясь, встал.

– Подожди, Сэмэн, переоденусь, – заплетающимся языком сказал он.

…Трофим Агеич медленно водил пальцем по строкам (в грамоте он не был силен):

«…с получением сего немедленно освободить князя Приклонского Василия Васильевича…»

Майор изумленно свистнул.

– Слышишь, Сэмэн: немедленно!

Комендант и тюремщик растерянно смотрели друг на друга.

– А мы-то его, ваше благородие…

– Д-да! – Рукавицын в волнении опустился на стул и начал искать трубку, висевшую у бока. – Да где же она, проклятая?

Майор беспомощно уставился на тюремщика.

– Та вона же на вас, ваше благородие!..

– А черт его знал, – забыв о трубке, рассердился Трофим Агеич. – Черт его знал, Сэмэн…

Майор с отчаянием ударил себя по лысине.

Князь Василий Васильевич Приклонский, боярин древнего рода, страдал чудовищной спесью. Ни одному человеку в жизни не уступил ни в чем Василий Васильевич. Самому Бирону на острое словцо князь ответил такой дерзостью, что его в тот же день арестовали. По приказу временщика Приклонского посадили в Ново-Ладожскую тюрьму и забыли о нем надолго.