Александр Волков - Чудесный шар

Гараська, наученный горьким опытом, своевременно доложил о приезде начальства, и «ревизор», войдя во двор, был сразу встречен комендантом. Рукавицын радушно приветствовал гостя, но лукавая улыбка майора смутила Егора Константиныча: так встречают друг друга заговорщики.

– Вот вы и опять пожаловали, ваше превосходительство, – развязно заговорил Рукавицын. – Прошу ко мне, закусить с дорожки. А человека оставьте здесь, в караулке.

«Заберет или нет? Неспроста смотрит… И Якима задержал…»

Когда Антонина Григорьевна накрыла на стол и расставила ассортимент настоек, майор кивнул ей выйти.

«Начинается…» – подумал Марков.

Но Трофим Агеич тоже волновался и не решался приступить к щекотливому разговору. Выпив подряд три стакана имбирной, он вытер усы и смело сказал:

– А я знаю, ваше превосходительство, зачем вы приехали!

У Егора Константиныча запрыгали губы. Он остолбенело уставился на дверь, ожидая, что оттуда выйдет взвод солдат.

– Что… Что вы знаете? – пробормотал он.

– Да уж знаю, не беспокойтесь, хе-хе-хе…

Майор пришел в игривое настроение духа. Мысль, что он может безнаказанно пофамильярничать с грозным начальником, развеселила Трофима Агеича. После паузы он таинственно добавил вполголоса:

– Пало мне на ум, что вы от Александра Борисыча…

У старика сразу отлегло от сердца.

– Ну и что же, сударь? – более спокойным голосом спросил он.

– Так я вам доложу, ваше превосходительство, что их высокопревосходительство Александр Борисыч напрасно беспокоятся. Господин Ракитин производят свой опыт, и дело у них идет своим чередом.

Марков пристально посмотрел в глаза майору. «Не арестует», – решил он и рискнул на большее:

– Я хочу видеться с ним!

– Вы… с ним… – Мысль о новом неслыханном нарушении тюремных инструкций ошеломила коменданта. – Ваше превосходительство, рад бы всей душой, честное слово! Да нельзя… Ей-богу!..

– Тогда… Ну вот что, майор, передайте записку!

– Записку? – Майор колебался.

– Об этом никто не узнает. А Бутурлин вас наградит…

– Эх, уж ладно, давайте! Семь бед – один ответ.

Записка была приготовлена Марковым еще дома, но осталась у Якима. Пойти за ней? Неудобно. Написать новую? Но комендант не должен прочитать ее. Впрочем, Марков скоро нашел выход.

– Сейчас напишу записку.

– В кабинет пожалуйте, ваше превосходительство.

Токарь задумался над листком бумаги и написал две строки:

Вручая записку, Егор Константиныч проницательно посмотрел на коменданта.

– Прошу вас, сударь, принести ответ.

Молча поклонившись, Трофим Агеич отправился в цейхгауз. По дороге он развернул записку, прочитал несколько слов и вытаращил глаза.

– Что за чертовщина? «Рикя… Топгай, иси…» По-каковски же это? Видно, по-немецки?

Простодушный майор не имел понятия о шифрах.

Отозвав Дмитрия в сторонку, таинственно сунул бумажку:

– От того, что в прошлый раз приезжал.

Сердце Дмитрия сжалось в предчувствии недоброго. Он развернул бумажку и на мгновение приподнял брови, «Ага! Тарабарская грамота», – догадался он. Расшифровать записку в уме Дмитрию было нетрудно, с детства знакомому с этой несложной тайнописью. [77]

«Митя, в понедельник выедут сыщики. Кончай, или все погибло».

Смысл записки был грозен. Ракитин окинул взором цейхгауз. Работа подходила к концу.

«Не буду откладывать до понедельника, – решил Ракитин. – Наполню летучий шар завтра. Если не удастся, успеем уничтожить следы…»

– Ответ просили, – наклонился к нему майор.

Дмитрий написал на обороте записки:

«Ш шолтмелепье иси питочца». [78]

Трофим Агеич был у дверей, когда Дмитрий схватил его за плечо.

– Слушайте, – задыхаясь, сказал он. – Проведите моего… вашего посетителя мимо окна.

– Зачем это? – смущенно спросил Рукавицын.

– Проведите… проведите… – как в бреду, шептал Дмитрий.

– Слушаюсь, – ответил комендант.

Ракитин бросился к окну: обманет или нет?

Егор Константиныч сидел в кабинете майора в тревожном ожидании. Прочитав записку, он посветлел лицом и крепко пожал руку коменданту:

– Вечно ваш слуга! Прощайте!

– Как? Вы уезжаете?

– А что мне здесь делать? – с полуулыбкой спросил Марков.

– И то! Я вас провожу, ваше превосходительство!

Выйдя из домика, майор завернул к цейхгаузу. Марков удивленно следовал за ним. Когда они завернули за угол, Егор Константиныч понял и поднял глаза. Через решетчатое окно он слабо разглядел бледное лицо Дмитрия.

Слезы выступили на глазах старика, он стоял, потеряв представление о времени.

Дмитрий что-то говорил, губы его шевелились, он махал рукой… Егор Константиныч ничего не сознавал. Наконец майор тронул его за плечо:

– Пора, сударь…

В недогадливую голову Трофима Агеича наконец-то закралась мысль об особых связях узника и приезжего «ревизора».

С чувством бесконечной любви и скорби смотрел Дмитрий на растерянное лицо старика, на его высокую согбенную фигуру. Когда Егор Константиныч исчез, Дмитрий зарыдал.

Осмотрев в последний раз полотнище шара и корзину, проверив прочность узлов и скреп, Ракитин лег спать: надо было набраться сил перед решительным днем. На часах стоял Милованов. Он внимательно смотрел по сторонам, обходя вокруг цейхгауза. Но все было спокойно. Ни души не было на дворе, и старого солдата одолела дремота. За долгие годы службы он научился спать стоя, опершись на ружье и пробуждаясь при каждом подозрительном шуме.

Ефрейтор проспал около часа, как вдруг его разбудил тихий голос. Солдат проворчал:

– Что за притча? Али пригрезилось?

Но голос явственно долетел вновь. Кто-то разговаривал поблизости, за стеной. Высунув голову за угол, часовой чуть не вскрикнул от неожиданности. Поставленный на землю фонарь освещал копошившуюся на коленях темную фигуру. Ворох соломы был свален у стены. Фонарь отбрасывал от фигуры на стену угловатую тень. За последние дни душевная болезнь попа Ивана быстро развивалась. Он давно страдал умственным расстройством на религиозной почве, а последние недели его окончательно доконали. Разговоры тюремных обитателей о воздушном змее, который поднимет узника выше колокольни, чтение мрачных библейских предсказаний о неизбежном конце мира, страшные картины «Апокалипсиса» [79]– все это свело отца Ивана с ума.

Ему казалось, что только он один может спасти человечество от близкой гибели, а для этого надо уничтожить узника вместе с его сатанинской выдумкой.

Поп Иван тихо бормотал:

– Не совершатся ложные чудеса… нет, нет, не совершатся… В огне придет Господь, в огне…

В голосе поджигателя звучало безумие. Он подсовывал большие пуки соломы под деревянные балки, торчавшие из стены. Милованова охватил суеверный ужас, и он не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой.