Иштван Рат-Вег - Комедия книги

«В 30-м и 31-м номерах за август месяц „Фоссише Цайтунг“ опубликовала рассказ о торжествах, организованных одним из здешних обществ в честь дня рождения тайного советника Гете; рассказ этот, однако, настолько подробен и настолько неуместно многословен, что превосходит отчеты о коронациях государей. Редакторы могут писать, что хотят, лишь в журналах, не предназначенных для широкой общественности, а газеты о подобного рода торжествах, организованных частными лицами, могут публиковать только краткие заметки. Препоручаю Вам дать соответствующие указания цензорам берлинских газет».

Распоряжение свыше Гете не повредило, как не повредило оно и торжествам по случаю его дня рождения. Сравнивать было не с чем: день рождения Фридриха Вильгельма III широкими кругами немецкой и мировой общественности никогда не отмечался. Но зато в произведения крупнейшего поэта и писателя Германии могли вмешиваться цензоры, и даже самые глупые. В Вене и в Мюнхене был запрещен «Вертер», «Эгмонт» — в Берлине, в Линце — «Фауст». Наиболее постыдные покушения на произведения Гете последовали после смерти поэта. Драмы его шли на сцене возмутительно изуродованными. Но если бы только изуродованными! К усопшему поэту примазалась орда соавторов, которые переписывали и по этикету причесывали неприемлемые для королевского двора выражения.

В «Эгмонте» граждане Брюсселя, страдающие под игом испанской тирании, тост за свободу провозглашать не могли. Это громкое слово, кое-кому оскорблявшее слух, было вычеркнуто цензурой, будто такого и нет в немецком языке. Поднимая бокалы, граждане Брюсселя должны были восклицать: Да здравствует порядок и братство! [165] Здесь и далее цензорскую правку цитирую по: Houben Н. Н. Der polizeiwirdige Goethe. Berlin, 1932.— Примеч. пер. А то, что текст терял от этого смысл, цензоров не заботило.. [166] Слово «свобода» звучало и в моцартовском «Дон Жуане»; « Да здравствует веселье! » — пели герои оперы по указанию цензора. Но другому цензору, из Дармштадта, и это показалось недостаточно благонадежно, и карандаш его смирил окончательно непокорную арию, заставив героев распевать: « Да здравствует довольство !»

Но глупее всего обкорнала цензура «Фауста». «Растрепанный» шедевр, испытав на себе старательность и рвение цензоров самых разных городов, вышел из идеологической парикмахерской как положено причесанным, напомаженным, спрыснутым духами, ласкающим чувства придворным красавцем. Проиллюстрирую этот вдохновенный труд несколькими примерами. В оригинале:

Faust

Цензоры, объявившие войну всем скрытым от глаз частям женского тела, грудь заменяли по возможности губами. Но в этот отрывок «губы» не подходили по смыслу, и цензор ничтоже сумняшеся вычеркнул «грудь», «ложе» и прочие непристойности, «чулочную подвязку» заменив остроумно «браслетом»:

Было еще одно место, где «губы» не могли заменить «грудь». Фауст восклицает:

Цензор нашел выход:

В другом месте Мефистофель подбадривает Фауста:

Это никак нельзя было оставить в таком виде. Порядочные дамы еще подумают, что в ее комнате Фауст воспользуется случаем и… Тем более, что об этом свидетельствует ребенок, брошенный впоследствии в воду. Но настолько недвусмысленно выражаться, по возможности, все же не стоит. Решение:

Мефистофель не имел права сказать даже: «Nun, heute nacht —?» А только: «Nun, heute —?» [173] Так нынче ночью —? (ч. 1, сц. 16) Так нынче —? Стыдливый цензор бесстыдно переписывал местами целые строфы, периоды. На сцене, публично, Фауст не смел так выражать любовное томленье:

Ну и распутство! Публично ласкать женские груди, да еще целый час! Будь ты, доктор Фауст, добродетельней:

Брезгливому цензору претили, конечно же, и крошечные домашние твари, которых Гете не смущается открыто называть блохами. Но так как песню Мефистофеля о блохе, спетую в погребе Ауэрбаха в Лейпциге, выбросить полностью он все же не мог, то смягчил по крайней мере то, что задевало королеву.

Цензор зачеркнул «королеву» и сверху надписал «хозяйка». Получилось вполне логично: коль блохи завелись у служанки, они, естественно, перешли и на хозяйку.

Раз цензура обращалась так с самим Гете, можно представить, как страдали от нее авторы не столь значительные. Характерно руководство, в котором Хэгелин излагает им самим испытанные на практике принципы деятельности всякого хорошего цензора. Франц Карл Хэгелин, австрийский правительственный советник, сорок лет проработал книжным цензором, а с 1770 по 1804 год, то есть 35 лет, — театральным цензором в Вене. Этот несчастный 35 лет подряд прочитывал все рукописи и на каждую с бюрократической неукоснительностью писал рецензии. Написанное им руководство свидетельствует о том, насколько подорвал его здоровье тяжелый литературный труд. Опубликованное по случаю двадцатипятилетнего юбилея служебной деятельности Хэгелина руководство представляет собою настоящий справочник цензора. [177] Оригинал руководства достать мне не удалось. Цитирую по замечательной книге X. X. Ховбена: Hier Zenzur — wer dort? (Здесь цензура, а кто — там?). Leipzig, 1918